"Фантастика 2024-41". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Форш Татьяна Алексеевна

Бегемот понял, что это говорится ему. В пространство, как бы всем — но на самом деле ему персонально. Это он чуть не стал причиной безнадежного и героического восстания, вроде этого, когда храбрые и глупые люди шли на смерть под звон пасхальных колоколов. «В крови тонул закат — я вновь покинул город свой…»

— За каждой красивой песней о героических делах есть лужа крови, — пробормотал он.

— О некоторых вещах, к счастью, не пишут песен, — сказал вдруг Кессель. Бегемот вспомнил, кто он. Откуда он. И что с ним случилось совсем недавно. Это был уже не совсем прежний перегоревший Суслик. Что-то там, под пеплом, шевелилось…

Майя гладила гитару.

— И ты забыл сказать, что они победили.

— Они? — Габриэлян поднял брови. Без очков это выглядело странно. — Они — нет. Просто оккупанты показали себя еще большими дураками, чем мятежники. Они начали закручивать гайки. Еженедельные расстрелы, знаешь ли, даже самого завзятого лоялиста убедят, что в консерватории что-то не так. А из-за того, что господ романтиков постреляли практически всех, в руководстве подполья как-то разом оказались совершенно другие люди. Которые хотели не умереть за Ирландию, а выиграть войну и разойтись по домам. Со вторым у них ничего не вышло, конечно, а вот с первым… Но со вторым никогда ни у кого не выходило.

Неизвестно, какие ассоциации включились в голове Майи — но она запела очень красивую и очень печальную японскую песню. Олег был уже достаточно поддат, чтобы ему казалось — он понимает, что это значит:

— Ты японский знаешь? — изумился он, когда песня кончилась.

— Я знаю несколько песен на японском языке, — разъяснила Майя. — Несколько — на французском. Испанском. Польском. Иврите.

— На иврите! — скомандовал Король. — Даешь «Хава-Нагилу»! Мое еврейское начало требует «Хава-Нагилы»…

— Когда ты приведешь свой еврейский конец в соответствие со своим еврейским началом? — Ира легонько укусила Короля за ухо.

— Когда найду в этом городе ортодоксального раввина, — сказал Миша.

«Хава Нагилу» грянули хором, под хлопки, под каблуки, с импровизированной партией вторых голосов, и повторили раз пять — под конец Король даже вскочил из-за стола и закрутил Ирочку по кабинету в танце. Танец был недолгим, подвыпившая пара споткнулась о пуфик и повалилась на ковер, причем Король, извернувшись каким-то немыслимым кандибобером, упал первым и поймал Иру на себя, не дав ей удариться об пол.

— Эх, — сказал Суслик. — Кто же так танцует. Галя, пожалуйста, покажите им, как танцуют.

— Це дiло! — крикнул с пола Король.

В шестнадцать рук поубирали все со стола, Олег даже не успел заметить, куда — и тут до него дошло, отчего столы здесь такие… фундаментальные.

Галя взяла у Русалочки кастаньеты, Суслик легко подхватил ее под мышки и поставил на стол. «А почему нельзя было на полу?» — Олег покосился на тот пятачок, где только что валялись Король с Ирой.

Майя ударила по струнам, мелодия понеслась вскачь, мажор каскадами падал в минор — что-то такое очень испанское. Галя щелкнула кастаньетами и каблуками туфелек, вопрос отпал сам собой: в этом испанском танце, которого Олег никак не ждал от кореянки, каблуки были таким же музыкальным инструментом, как кастаньеты и гитара.

Майя запела — голосом сильным, резким, уже без кельтских переливов и без японской снежной хрупкости, а с какими-то подлетами в конце каждой строки, словно голосу тесно между связок:

Каблуки Гали отбивали чеканный ритм, широченные брюки летали за стремительными ногами, как цыганская юбка, то и дело задевая Олега по лицу, вся ее черная фигурка кипела и плавилась то ли в ярости, то ли в любовном томлении, и хотя ноги ни на секунду не оставались в покое, танец даже не требовал всего пространства стола: он был каким-то вертикальным, словно реку стиснуло в горном ущелье и бросает то вверх, то вниз, крутит водоворотами, а вперед-назад — никак… Лицо Гали притом оставалось совершенно спокойным, только глаза сверкали.

Это про нас, — вдруг понял Олег, стремительно пьянея (кстати, каким волшебством его чашка все время оказывалась полной?). Это она про нас, и Габриэлян прав, что привел меня сюда — переспать можно где угодно и с кем попало, а тут… тут другое. Тут можно… побыть… собой.

Он перевел взгляд направо… остановился. Что-то он уже понимал, что-то он уже ловил, видно привык за эти месяцы — для его старших это не было «про нас». Просто хороший танец и красивая песня. И настоящее мастерство. То есть на… эту мысль Олег поймал и отложил на потом. Он действительно быстро взрослел, Олег.

Без перерыва последовала вторая песня — уже не такая, взахлеб, а более спокойная, не для танцев. С припевом «Кордова — одна на свете». Галя уже сидела на коленях у Кесселя, и они снова выглядели давно женатой парой с одинаковой печалью в глазах. Лакированные шпильки она то ли вытащила из волос, то ли они сами выпали во время танца — но тугой смолистый узел распался и обрушился ей на спину, и Суслик играл одной прядью, переплетая ею длиннющие свои пальцы — самый интимный жест, который он себе позволил за все время. Олег уже знал, что его аскетизм совершенно естествен и ненатужен — просто ему мало чего хочется.

Бегемот в очередной раз поднес чашку к губам, и обнаружил там холодный чай.

— Всё, хватит, — шепнула ему на ухо Русалочка. — Если ты не хочешь, чтобы завтра болела голова. Потом можно будет ещё.

Бегемот не возражал. Потом так потом. Он уже и не хотел думать, зачем его привели сюда. Возбуждение, вызванное скорее нервозностью, чем желанием, давно схлынуло — хотелось просто сидеть тут и слушать хорошие песни на хорошие стихи.

Гады и провокаторы подпевали. Они знали и помнили столько хороших стихов, сколько Олег, наверное, за всю жизнь не прочитал бы, не говоря уж о том, чтобы выучить — хотя квартира на набережной была только что не обшита книгами, и ему постоянно что-то подсовывали — чаще всего тогда, когда он спрашивал, откуда взялась та или иная смачная фразочка, естественно ввернутая в разговор. За три месяца он отвык считать себя начитанным мальчиком. Поэтому когда зазвенело знакомое с детства: