"Фантастика 2025-61". Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Емец Дмитрий Александрович

Гамов еще смеялся, когда Рина внезапно спросила его:

– Ты все еще думаешь о Насте?

Гамов стал серьезным.

– Какой ответ тебе нужен? Честный? Честный мужской? Или честный ответ в редакции для женщин?

Рина запуталась в обилии правд бедолаги Гамова. С ее точки зрения, правда могла быть только одна. Все другие – варианты обмана или, хуже того, самообмана.

– Давай уж все три! – сказала она.

– Все три – перебор. К тому же они, по сути, смежные. Выбирай один.

– Тогда… м-м… ну просто честный!

– Честный: я сам до конца не разобрался. Конечно, все это представление с цветком – глупейшая мелодрама по сценарию Белдо. Дионисий Тигранович отмазывал меня от патрулирования и позволял жить по свободному графику, а я… тоже кое-что делал для него.

– Так, значит, ты не?..

– Не перебивай! Я очень скоро разобрался, что девушка была под действием артефакта, менявшего ее внешность. Недавно я спрятался в Копытове, так, из любопытства, и видел ее… настоящую. Не поверишь, сразу узнал. Она смешная… нелепая… встопорщенная… такая вся… ну словно с гранатой под танк… Но я почему-то все время о ней вспоминаю. Мне неловко, и совестно, и жалко ее, и тревожно… Понимаешь, ее глаза… они действительно страдают.

Реакция Рины была сама женская: переводить все стрелки на себя. Хоть про Клеопатру говори, хоть про судьбы крестьянок в средневековой Греции.

– А мои глаза? Не страдают, что ли? – возмутилась она.

Гамов тактично не дал прямого ответа.

– Ты царь-девица. Екатерина Третья и последняя…

Рина надулась. Это она-то не мученица? Сейчас она ему покажет! И вообще где гарантия, что Гамов не скормил ей правду в редакции для женщин? Глаза страдающие! Очень уж красиво, вроде той истории с астрой. Рина собралась было вернуться к откапыванию других вариантов ответа, но тут ей попались на глаза часы. Кошмар! Если она хочет попасть сегодня к Мамасе и что-то успеть, то…

– Ладно, мужская правда! Я пошла! Гавра оставлю у тебя до завтра. Не против?

– Против.

– Что, совсем? – испугалась Рина.

Гамов смягчился.

– Ну так и быть, пусть остается!

У Рины мгновенно произошло переключение сознания. Она была как кошка – пусти ее в дом, и уже непонятно, кто тут хозяин.

– А приручать его и не мечтай! – ревниво продолжала она.

Гамов медленно покачал головой:

– Приручать? Зачем? Не имею ни малейшего желания, чтобы меня укусила чужая гиела!

– А если Гавр не укусит?

– Тогда меня порвет Аль.

– АЛЬ?

– Он очень ревнив. Я даже седло чужое не могу взять, – смущенно буркнул Гамов.

Добираясь на маршрутке до метро «Владыкино», Рина размышляла о том, что всякая привязанность оплачивается частицей собственной свободы. Не смешно ли? Великолепный Гамов морскую свинку не может погладить, чтобы не вызвать ревности своей гиелы. И кто после этого кого приручил?

Артурыча не было. Он уехал куда-то далеко за детским кремом и шампунями. Заказов перед Новым годом было много, и он то и дело мотался туда-обратно. Мамасю Рина застала с завязанным горлом и с банкой варенья.

– Я болею и утешаю себя! – Мамася ногтем наметила на щеке место, куда ее поцеловать. – Клюй сюда! Здесь не заразно!

Рина послушно клюнула, куда было указано. Мамася сидела в кресле, обложенная рукописями, и ластиком стирала карандашную правку.

– Слушай! – сказала Рина задиристо. – Я тут фотографию одну нашла. Не взглянешь?

Мамася посмотрела.

– Бедный снимочек! И что ты с ним сделала? В стиральной машине прокрутила?

– Я о не том. Это ты?

Мамася с грустью провела рукой по щеке.

– Конечно, три года назад я была симпатичнее. Но все же не скажу, что сильно изменилась.

– А собака на фото чья?

Мамася уставилась на Рину с глубоким недоумением.

– Ку-ку! Забыла Ладу? Она прожила у нас двенадцать лет! Ты ее насквозь прорыдала, когда она умирала.

– М-м-м… А ну да! – Рина торопливо набила рот сосисками.

Притворяться голодным удобно. Можно жевать и, когда тебя о чем-нибудь спрашивают, виновато показывать на рот. Рина через силу глотала сосиски и испытывала глубочайшее недоумение. Из всех углов лезла куча мелких несоответствий. Как она могла забыть Ладу? И почему помнит многое из того, чего никогда не происходило? Нелогично и глупо!

Мамася ходила по кухне и обиженно дергала себя за шарфик.

– Слушай! Я так не играю! Ты ничего не помнишь! Таинственно молчишь! На вас там что, опыты ставят? Мы что: поменялись ролями? Я твоя юная мать, ты моя старая мудрая дочь?.. Это меня выводит из себя!

– И хорошо! – ответила Рина рассеянно. – Если выводит, значит, ты подошла к границе своего терпения и есть возможность ее расширить.

Мамася от удивления перестала душить себя шарфиком и подозрительно уставилась на нее:

– А это откуда?

– Александр Блок! Из писем, – не моргнув глазом произнесла Рина. Она надеялась, что Блок, не имевший к цитате никакого отношения, не пристукнет ее на том свете за мистификацию.

У Рины с третьего класса сохранилась привычка прикрываться великими именами. Например, брякнет очевидную глупость: «Дети могут есть шоколад вместо обеда и вытирать грязные губы о шторы» – и, смутно ощущая, что ее суждению не хватает ссылки на авторитет, добавляет: «Так говорил поэт Михаил Лермонтов». Но таким цитатам никто не верил.

«Бредить не надо!» – заявляли ей.

К старшим классам Рина стала цитировать хитрее. «Выдающийся педагог Макаренко считал, что в исключительных случаях детям может быть позволено есть шоколад вместо обеда и вытирать грязные губы о шторы», – произносила она канцелярским голосом. Спорить с Макаренко Мамася не решалась. И вообще труды выдающегося педагога знала недостаточно.

– Что, серьезно? – пугливо спрашивала она и тотчас выдвигала коронный женский аргумент: – Так ему небось жена стирала!

А потом ночью Рине снился Макаренко. Педагог грустно смотрел на нее добрыми глазами и грозил худым пальцем.

Мамася обошла Рину вокруг, приглядываясь к ней, как приглядывается скульптор к своей слегка изуродованной работе.

– У тебя новые привычки! Ты кого-то копируешь!.. Надеюсь, нож хотя бы на месте?

Рина закатала штанину.

– Невероятно! – воскликнула Мамася. – Нет ножа!

– Ну не совсем нет… Он переехал, – Рина со вздохом подняла свитер, показывая ей гамовский нож, висевший на поясе.

– О! Какой-то новый! А знаешь, старенький мне больше нравился… У него ручка была темненькая, как раз в тон твоим джинсам, – наивно сказала Мамася.

Рина подошла к окну. В темном стекле отсвечивали кухня, лампа на потолке, она сама и Мамася. И тут же слабо мерцала луна, существующая с ними в одной плоскости. Казалось, Мамася разгуливает не по кухне, а носится по воздуху среди звезд, идет к луне и открывает ее вместе с посудным шкафчиком. Рине вспомнилось обычное ее детское требование, когда полная луна нагло пробивала тонкие шторы: «Выключите луну! Я спать хочу!»

Рина закрыла глаза, вспоминая, есть ли у нее мобильный Родиона.

– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросила она у Мамаси.

– Болею, киса! Болезнь, дорогая моя дочь, это когда кто-то отравлен микробами и человеческой неблагодарностью! – с пафосом произнесла Мамася.

После того как Рина забыла их собаку, Мамася считала необходимым все ей разжевывать.

– Болеть интереснее в такси! Можно расселить своих микробов по всему городу, а потом приходить к ним в гости! – заявила Рина.

– А платить таксисту? Да мне тридцать страниц править, чтобы он руль свой полчаса покрутил! – переполошилась Мамася.

– В Склиф можно приехать и бесплатно. Тем более что ты болеешь.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – заплевалась Мамася. – А что там, в Склифе?

– Моя подруга. Составишь мне компанию? А то тревожно одной.

Всю дорогу до Склифа Рина рисовала ногтем черточки на запотевшем заднем стекле такси. Водитель, жизнерадостный молодой мужик из Подмосковья, травил бесконечные анекдоты. Мамася из вежливости смеялась.