"Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ) - Небоходов Алексей

– Что значит «тихо»? – раздражённо переспросил Михаил, нервно барабаня пальцами по столу. – Они там благодарственное письмо оформляют за советско-финский культурный обмен?

– Пока неясно, – задумчиво произнёс Алексей, понизив голос. – Мой человек в посольстве говорит, что интерес есть. Но финны пока не могут понять, агитация это или порнография.

Михаил тяжело вздохнул и закрыл глаза, представляя себя на ковре у товарища Громыко, объясняющим тонкости советского символизма финским дипломатам:

– Лёш, чем меньше понимают, тем больше ценят. Нам это на руку.

Алексей негромко хмыкнул:

– Тогда мы с тобой скоро станем гениями культурного экспорта. Маркс и Энгельс советского агитпрома.

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – сухо отозвался Михаил. – Главное, чтобы финны смотрели, а не думали. Думать западным товарищам вредно, мы именно об этом и снимали.

Алексей засмеялся и завершил разговор:

– Если что-то выясню, сразу сообщу. А ты пока не нервничай, вышивай крестиком – руки займи.

Повесив трубку, Михаил укоризненно посмотрел на телефон, будто тот был виновен в неопределённости. Он представил, как финские чиновники, собравшись в тайной комнате, пытаются понять скрытый смысл советского кино, и стало смешно и тревожно одновременно.

Прошла почти неделя, прежде чем телефон снова зазвонил. Михаил машинально поднял трубку и спокойно произнёс:

– Творческое объединение «Открытость» слушает.

В трубке повисла короткая пауза, затем аккуратный голос с лёгким акцентом осторожно представился:

– Добрый день. Я Пекка из Турку. Ваш номер дали друзья из киноархива в Хельсинки.

Михаил сразу выпрямился, приняв позу человека, случайно вступившего в контакт с иностранцем:

– Очень приятно, Пекка. Как там наши киноархивные друзья?

– Чувствуют себя отлично, – осторожно ответил Пекка. – Они впечатлены качеством советского символизма. Особенно сценами сельского быта. Очень натуралистично.

Михаил едва сдержал улыбку, представив финнов, восхищающихся натурализмом, отснятым на овощебазе и в кабине комбайна, но тут же спокойно ответил:

– Мы рады. Чем можем помочь?

– Я сейчас в Москве, – неуверенно продолжил Пекка. – У меня посылка от друзей из Хельсинки. Просили передать лично вам в знак нашего культурного сотрудничества.

Михаил мгновенно понял: речь явно не о финских конфетах, а о чём-то посерьёзнее:

– Конечно, Пекка. Давайте встретимся у меня дома, это будет максимально культурно.

– Отлично, – облегчённо сказал Пекка. – Тогда жду адрес.

Михаил продиктовал адрес и, попрощавшись, положил трубку с выражением человека, выигравшего партийный турнир по домино. Его губы тронула улыбка, в которой смешались облегчение и напряжённое ожидание.

Откинувшись в кресле, он задумчиво произнёс:

– Ну что, Пекка из Турку, посмотрим, чем удивят финские товарищи. Лишь бы они не сняли ответный фильм про свой быт – культурный конфликт нам ни к чему.

Михаил снова посмотрел на телефон и почувствовал странное удовлетворение: механизм подпольного советского кинобизнеса наконец заработал в полную силу. Теперь оставалось лишь дождаться финна с загадочной передачей и надеяться, что дружба народов выдержит испытание.

Вечером того же дня, когда улицы уже погружались в полутьму, напоминая заброшенные съёмочные площадки советского телефильма, в дверь квартиры неожиданно позвонили. Звонок прозвучал тихо и неуверенно, будто пришедший заранее извинялся за беспокойство великого учреждения под названием «Открытость».

Михаил взглянул на часы и направился к двери осторожно, будто ожидал либо соседа с просьбой одолжить лампочку, либо неожиданный визит органа, способного заменить всю люстру вместе с хозяином квартиры.

На пороге стоял светловолосый мужчина в бежевом туристическом плаще, широко улыбаясь с добродушием, достойным рекламного плаката финской молочной фермы. На плече у него висела холщовая сумка с эмблемой, напоминавшей одновременно и герб рыболовецкого клуба, и логотип кондитерской фабрики.

– Добрый вечер! – произнёс он с лёгким акцентом и чуть поклонился, словно не в коридор московской хрущёвки зашёл, а на дипломатический приём. – Я Пекка. Из Турку. Мы говорили по телефону.

Михаил молча кивнул, пытаясь выглядеть спокойно, хотя чрезмерно невинный вид гостя сам по себе вызывал подозрения.

Пекка, улыбаясь ещё шире, достал из сумки плотный конверт и аккуратно передал его Михаилу, будто вручал священную реликвию.

– Это благодарность за ваше великое культурное дело, – торжественно сообщил он. – Надеюсь на продолжение дружбы народов.

Михаил принял конверт с видом приёмщика вторсырья, которому вдруг сдали драгоценности. Ощупав содержимое, он из вежливости не стал заглядывать внутрь сразу, хотя в воображении уже шуршали валютные купюры.

– Спасибо, Пекка, – сдержанно ответил он, шагнув назад. – Может, чай? Пряники есть, с фабрики «Товарищ». Очень символично.

– Ох, – вздохнул Пекка с видом человека, которому предложили нарушить строгий пост. – Не могу, к сожалению. У нас групповая экскурсия. В девять идём смотреть место, где Леонид Ильич однажды любовался речкой. Это очень интересно.

Михаил едва удержался от улыбки, скрывая облегчение вперемешку с досадой. С одной стороны, отпадала необходимость в светской беседе; с другой – терялась возможность выведать сумму, которую финны готовы платить за советский агит-символизм.

– Ну, передавай привет киноархиву, – сказал Михаил, пряча конверт во внутренний карман пиджака. – У нас в планах ещё много культурного символизма и кое-что про профсоюзы.

Пекка оживлённо закивал и зашагал прочь, стараясь ступать по советскому линолеуму максимально бесшумно. Михаил закрыл дверь, вздохнул и, не включая света, поспешил проверить, в чём именно выражалась международная благодарность.

Закрыв дверь за гостем, он ещё несколько секунд постоял в темноте, слушая шаги Пекки на лестнице. Финн уходил аккуратно и почти музыкально, словно исполнял традиционный танец, боясь разбудить пролетариат.

Как только эхо шагов стихло, Михаил быстро прошёл в комнату и внимательно осмотрел конверт. Он оказался плотным, добротным, явно заграничного происхождения, с той особенной текстурой, которая обычно намекает, что внутри не очередной партийный циркуляр.

Михаил вскрыл конверт осторожно, будто это была инструкция ЦРУ по подрыву советского строя через сельскую поэзию.

К его удивлению, внутри лежало письмо на аккуратном русском языке, написанное с изысканностью человека, изучавшего русскую словесность исключительно по Достоевскому.

«Уважаемый Михаил Борисович», – начиналось оно, и Конотопов невольно удивился, ведь финны никак не могли знать его отчества без специальной разведки в отделе кадров сельхозтехники, где когда-то работал его отец.

Далее текст излучал искреннее восхищение и тончайшие комплименты:

«Ваше документальное видение советского сельского быта поразило нас своей поэтичностью. Финские коллеги отмечают непревзойдённый реализм вашей работы, редкий в современной европейской документалистике. Особенно впечатляет смелость, с которой вы исследуете отношения советских тружеников села и техники, выводя жанр на новый уровень…»

Михаил едва сдержал смех, представив серьёзные лица финских архивистов, рассуждающих о глубоком символизме сантехника на советском сеновале. Впрочем, следующие строки заставили его сосредоточиться. Финны предлагали не разовый обмен, а долгосрочный контракт с регулярными поставками «новых образцов культурного творчества». Письмо заканчивалось лозунгом: «Надеемся на плодотворное развитие советско-финского культурного обмена».

Отложив письмо, Михаил осторожно достал из конверта ещё один свёрток, обёрнутый плотной бумагой без надписей. Развернув её, он замер: внутри лежали аккуратные хрустящие банкноты, настоящая капиталистическая валюта. Не купоны на финские галоши, а самая настоящая денежная масса, способная согреть даже сердце закоренелого советского патриота.