Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

Вышли на открытый воздух, миновав опостылевший каменным коридор под куполами, закопченный после пожара нашей баррикады. Нырнули в подвернувшийся переулок, сунулись в первый попавшийся дом, без особых раздумий выбив деревянную резную дверь под выступающим навесом (1). И быстро убедились, что поблизости от Невольничьего рынка, ожидаемо, проживали разбогатевшие работорговцы. Об этом нам поведал сам хозяин-узбек, тут же уверив нас, что он всех своих рабов отпустил и даже попросил у них прощения за доставленные «неприятности». Так и хотелось врезать по этой хитрой роже, еле сдержался.

— Можете обыскать помещения, не стесняйтесь, — предложил этот хивинский аналог голубого воришки Альхена, усердно делавший вид, что не замечает разбитое дверной полотно.

Раз просит человек, надо уважить, тем более что нам так и так нужно дом себе подобрать. Прошлись по комнатам — и жить нам здесь сразу расхотелось. Не то чтобы было очень грязно, но уж больно закопченными были все условные спальни. Их без затей топили по-черному, а потому явно экономили на декоре.

— Трубу что ли им сложно провести? — недовольно буркнул Козин.

— Боюсь, урядник, мы другого тут не найдем. У хивинцев и в «дворцах» точно также, — расстроил я Никиту.

— Мой дом совсем маленький, совсем неуютный, совсем бедный. Рабов я отпустил, кто будет за вами ухаживать? — склонился в низком поклоне хозяин-толстячок. — Ступайте к моему соседу, Азизу, там вы найдете все удобства: у него айваны так устроены, что вы почувствуете себя как в раю!

После недолгих расспросов, выяснилось, что айванами называют веранды-галереи с плоскими крышами во внутренних дворах. Если при строительстве дома попался хороший мастер, он может устроить не один навес, а два, причем разной высоты. Благодаря этому, двор хорошо проветривался, солнце в него не проникало — действительно рай.

— Сходим, раз советуешь, — согласился я, ни секунды не сомневаясь, что по соседству окажется дом не узбека, а конкурента из сартов-хорезмийцев или даже принявших ислам евреев, таких здесь хватало. — Вот что, ребята, пусть кто-то тут задержится и поспрашивает хозяина на предмет золотишка.

Богатыршин вызвался в дознаватели-экспроприаторы, а мы гурьбой пошли дальше по улице, прислушиваясь к ширившейся по городским кварталам ружейной трескотне. Нужную дверь, самую нарядную в переулке, с тонкой резьбой по всему полотну, узнали по голубой майолике над проемом.

— Давайте лучше постучим, — предложил хозяйственный Муса. — Зачем выбивать, если нам тут жить?

Я не возражал.

Постучали. Тишина. Забарабанили — никто не отзывается.

— Хозяин, Азиз! Открывай, не то снесем твою дверь! — заорал по-персидски Ахмед.

— Может, мне в замок пальнуть? — предложил Козин, прикладывая к плечу приклад своего укороченного штуцера-обреза.

— Зачем портить хорошую вещь? — возразил Муса. — Можно живую пирамиду выстроить, и кто-нибудь самый легкий заберется на верх дувала.

Мы дружно подняли глаза — вполне реально, стена и двух саженей не имела.

Не понадобилось. Заскрипели петли, дверь слегка приотворилась, из щелочки выглянуло испуганное овальное лицо пожилого блондина с красивыми голубыми глазами. «Что за невидаль?»– удивился я.

— Гальча, открывай! (2) Урус пришел! — резко, как выплюнул, крикнул Ахмед, но хозяин заколебался.

Козину ждать надоело. Он с размаху долбанул по двери, оттолкнув негостеприимного блондина Азиза, вломился в тенистый полутемный двор и замер — на него летел здоровяк с задранной кверху саблей. Не долго думая, урядник вскинул свой штуцер и, не прикладывая его плечу, выстрелил в грудь нападавшему. Тот выронил саблю, опустился на колени, хозяин дома громко вскрикнул. Казаки без церемоний по двое проскочили во двор и распределились по его периметру. Муса залетел следом за ними, схватил «гальчу» за шиворот и приставил ему к горлу свой трофейный пычак. Вид его был страшен — пустая, еще не зажившая глазница, зверский оскал. Хозяин дома что-то забормотал в свое оправдание.

Я без суеты зашел следом, не хватаясь за оружие — правая кисть еще побаливала, и настроения это не прибавляло. Следом с трудом протиснулся Кузьма, которому пришлось изрядно наклониться, чтобы протиснуться под притолокой входной двери.

— Кто это? — кивнул я на крепыша, елозившего по утрамбованной земле, как разрубленный лопатой толстый земляной червь.

Муса встряхнул задыхающегося хозяина дома. Получив скорее не ответ, а сдавленный стон, пояснил:

— Говорит, что охранник.

— Спроси его, еще есть желающие встречи с Аллахом? — я поправил на боку тальвар. — Никита, да добей ты человека, чтоб не мучился. Остальные! Осмотреть комнаты!

— Странно, — удивился урядник, обнажая шашку, — вроде в живот целил, а попал в грудь.

Неподалеку раздался громкий пушечный выстрел. Я повернул голову, прислушиваясь.

— Единорог, — уверенно прокомментировал Козин, ткнув острием клинка в сердце охраннику. — Не сомневайтесь.

* * *

Мне уже бросилось в глаза довольно спокойное отношение казаков к теме рабства. Конечно, оно соответствовало духу времени, Хива была далеко не исключением из правил, уродливым наростом на теле планеты. В Америку продолжали везти негров на продажу, хваленые английские джентльмены набивали карманы на торговле людьми. От них не отставали испанцы, и даже французы, провозгласив свободу, равенство и братство, в вопросе о запрещении рабства были весьма непоследовательны. Чего уж греха таить — даже в родном Отечестве публиковали объявления «продаю двух девок-кружевниц и породистых борзых щенков». Казаков возмущало не рабство само по себе, а неволя православных братьев в плену у нехристей. Когда я увидел их злые лица, после того как они, пошарив по комнатам, начали выводить во двор измученных людей в цепях, в которых безошибочно определялись русские, понял, что блондинчику недолго осталось жить.

— Там еще остались, — хмуро поведал мне Козин, успевший, как пострел, пробежаться по дому. — Их связали так крепко, что ходить не могут. Двоим пятки железом прижгли. Ууу, сука… — протянул урядник, посмотрев с ненавистью на работорговца и тиская рукоять большого кинжала, засунутого вместе с парой пистолетов за широкий пояс.

— Вашбродь, может, его того? — тут же предложил Муса.

«Гальча» затрясся, сделав правильные выводы, из поведения казаков.

— Сюда! Сюда! — раздался громкий голос из дома. — Петра Васильевича зовите!

Я быстрым шагом отправился на голос, мимоходом отмечая, как оживают лица освобожденных рабов, как их губы шепчут молитву, а руки подносят к губам простенькие крестики. Отметил для себя и немалое пространство богатого двухэтажного дома, искусную резьбу на всех деревянных деталях — на изящных колоннах, напоминающих свечу в рюмочке-подсвечнике, на опорах навесов, на лестничных перилах. Богатый дом, спору нет, хотя комнаты по-прежнему блистали не отделкой, а копотью на стенах.

Все мои наблюдения были тут же позабыты, когда я на втором этаже обнаружил возбужденных гребенцов, толпившихся у входа в темную каморку. Обычно спокойные, несуетливые, степенные, они размахивали руками с странным выражением на лице — одновременно и счастливым, и озабоченным. В отсутствие урядника Зачетова, оставшегося в обозе из-за сломанной руки, ими командовал казак из Червленой по кличке Лукашка.

— Что у вас стряслось? — обратился к нему.

— Да вот… Как бы… Как бы землячку встретили, — поведал он мне, немного запинаясь.

— Чего???

Я отстранил его в сторону и заглянул в комнату. В дальнем углу, еле заметные в скупом свете, падавшим из двери и ниши в потолке, жались две тонкие девичьи фигуры.

— Марьянушка! — окликнул одну из них Лукашка. — Выходи, не бойся, это наш ахфицер, Петр Василич.

Девушки не шевелились.

Ну не больно-то и надо! Начнутся сейчас слезы, сопли…

Повернулся к Лукашке:

— Почему землячкой назвали? Она с Терека, из гребенских станиц?

— С Терека! — радостно подтвердил казак. — Но не червленая казачка, а из Семейного Терского казачьего войска. Побратимы наши, соседи. Станица Каргалинская. Мы ее семью знаем. Добрые казаки.