Герберт Уэллс - Опыт автобиографии

Здесь тоже все постепенно налаживалось. В середине 1891 года, еще не оправившись после нового небольшого кровохарканья, я, несмотря на отсутствие денег, хотел отказаться от работы у Бриггса. Но в это время он не нашел еще мне хорошего заместителя, и едва мне стало лучше, как я опять принялся за дело. Мои классы с тех пор увеличились в числе, количество учеников тоже возросло, так что мы приняли на постоянную должность в качестве ассистента Дж. Лоусона, куда лучшего ботаника, чем я, человека очень приятного и надежного. С помощью моего друга и былого однокашника А.-М. Дэвиса, ставшего к тому времени видным геологом, я разгрузил свой день от остальных часов. Притом что мое имя по-прежнему украшало список преподавателей-биологов у Бриггса, я всего только вел заочников и приступил к работе над учебником географии, который так никогда и не вышел. Судьба вопреки моей воле толкала меня к письменному столу. Я решил, что преподавание в Лондоне мне не по силам и следует перебраться в какое-нибудь целительное место, но еще раньше, поскольку здоровье моей тети было неважное, мы задумали втроем уехать на две недели в Истборн и там прийти в себя.

Вглядываясь в чековую книжку, я обнаруживаю 30 фунтов, снятые со счета в мае, и у меня нет сомнения, что эта грандиозная сумма связана с нашей поездкой в Истборн.

Когда я разглядываю эти пожелтевшие странички и натыкаюсь еще на одну запись: «19 мая. 10 фунтов Грегори», то вспоминаю следующий случай. Мой товарищ по колледжу Грегори не меньше моего нуждался в деньгах и в трудную минуту обратился ко мне за помощью; 19 мая я дал ему взаймы десять фунтов. (Какую смелость и доверие друг к другу мы имели в те дни!) Всего через неделю он вернул мне эти деньги. Никто за всю мою жизнь не отдавал мне долг в пять или десять фунтов — только Грегори! А после этого мы с Грегори объединили усилия и совместно накропали небольшое, но полезное пособие «Физиография на степень с отличием», которое продали издателю за двадцать фунтов, а затем разделили эти деньги по-братски.

Через два или три дня по приезде в Истборн я совершенно случайно наткнулся на книжку Дж.-М. Барри{149} «Когда человек одинок», открывшую мне путь к свободному журнализму. Позвольте мне привести несколько ценных советов, раскрепостивших мое сознание:

«Вы, начинающие, — говорит умудренный опытом Роррисон, — не умеете излагать ничего, кроме своих политических взглядов, эстетических оценок и представлений о жизни, которые вам самим кажутся оригинальными. Но редакторы и читатели во всем этом не нуждаются… Видите курительную трубку?.. Симмс видел, как я чинил ее с помощью уплотняющего воска, и два дня спустя появилась статья об этом в „Индейском ноже“. Когда прошлым летом я отправился на каникулы, я попросил его время от времени ко мне заглядывать и переворачивать свежий сыр, который прислали мне из деревни. Конечно, он забыл мою просьбу, и я осудил его по моем возвращении за то, что он не выполнил своего торжественного обещания, а он отомстил мне, опубликовав статью „Картина Роррисона“. В ней рассказывалось о том, как Роррисон, перед самым отъездом в отпуск, получил в подарок картину, выполненную масляными красками. Поскольку картина только что была снята с мольберта и краска еще не просохла, она осталась лежать у него на столе, и он, едва приехав в Париж, послал телеграмму писателю с просьбой убрать ее подальше, чтоб она не запылилась и ее не попортила кошка. Писатель обещал все сделать, но когда Роррисон вернулся домой, то обнаружил, что картина лежит на прежнем месте. Он кинулся к другу с упреками, столь бурными, что друг написал в своей статье: „Я никогда больше не свяжусь с Роррисоном“.

„Но почему, — задавался вопросом Роб, — он превратил сыр в написанную маслом картину?“

И здесь опять вы можете видеть, как проявляется в действии журналистский инстинкт. Кусок сыра слишком вульгарная вещь, чтобы сделаться предметом статьи в „Индейском ноже“, так что Симмс предпочел картину. Он использовал мой китайский зонтик, рассмотренный с разных сторон, еще для трех статей. Когда я играю на его пианино, я кладу на ноты бумажки, чтобы не сбиваться, а он заработал на этом три гинеи. Однажды я побудил его написать о соломинке, прилипшей к окну, и это было самым интересным из всего, что он сделал. Потом появился ящик старой одежды и старого хлама, который грозил загромоздить мою новую квартиру. Он обменял все это на пару цветочных горшков у уличного торговца и написал об этом статью. А когда я явился требовать назад свои вещи, он написал об этом еще и третью статью».

Почему я не подумал о чем-то подобном? Год от года я выискивал редкие и интересные темы. «Новое открытие единичного»! «Жесткая Вселенная»! Чем чаще меня отвергали, тем выше я заносился. И всегда промахивался. Надо было только пониже прицелиться — и выстрелить.

Я прицелился пониже и, к счастью, сразу же выиграл. Моя судьба все заранее для меня приготовила. Она устроила так, что американский миллионер, не очень сведущий в журналистских нравах Флит-стрит, переехал в Лондон и купил «Пэлл-Мэлл газетт». Едва сделка совершилась, он вызвал к себе редактора и велел сменить политику. Редактор и большая часть персонала, к величайшему его удивлению, тут же уволились, так что ему пришлось поскорей искать им преемников, и тут он встретил на званом обеде прелестного, красивого молодого человека, Гарри Каста, наследника графа Браунлоу, чье знание литературы и хорошие манеры так его поразили, что он тут же предложил ему место редактора. Каст был другом Хенли, редактора небольшого, блестящего и задорного «Нэшнл обзервер», и он обратился к нему за помощью и советом. Сотрудники были набраны частью из опытных журналистов, частью из авторов с хорошим литературным чутьем, энтузиастов и бессребреников — не все знали, что Астор{150} мультимиллионер, — и Каст принялся делать «Пэлл-Мэлл газетт» самой лучшей и читаемой газетой. Обширное и хорошо оборудованное помещение было снято в Уэст-Энде, неподалеку от Лестер-сквер. Всякий, кто входил в литературный круг Каста и Хенли, был привлечен, чтобы сотрудничать, давать советы, критиковать. Среди необычных правил, принятых в этой газете, было и такое — ни одна рукопись не оставалась нечитанной. Гонорары были по тем временам невероятно высокие, и литературе отводилось больше места, нежели новостям и политике, чем «Пэлл-Мэлл газетт» выгодно отличалась от любой другой вечерней газеты.

Не зная еще, что в равнодушной и холодной лондонской прессе пробился этот росток, я грелся на солнце у меловых откосов Бичи-Хед и читал Барри. Читал своевременно. Как просто все у него выходило! Я предавался приятным размышлениям и думал, что, несмотря на всю серьезность жизни, она еще и очень забавна, как забавны, например, люди на пляже.