Джек Мэтлок - Смерть империи

Один из гостей (я запамятовал, кто именно) посмотрел мне прямо в глаза и заключил:

— Значит, мы сами за себя. Вы за демократию и самоопределение, но мы сами за себя.

Слова задели за живое.

— Духовно и политически вы не совсем сами за себя, — сказал я, представляя дело в перспективе. — Мы не признаем, что вы на законном основании являетесь частью Советского Союза, и никогда не признаем, если только это не окажется свободным волеизлиянием народа Литвы. Если последуют попытки применить против вас силу или объявить экономический бойкот, наша реакция будет резкой, хотя и ненасильственной.

Не могу сказать заранее, в чем она выразится, поскольку все будет зависеть от обстоятельств, но ясно, что придет конец советско–американскому сотрудничеству, едва–едва начавшемуся. Добрые отношения с Соединенными Штатами и с Западом в целом жизненно необходимы для перестройки, и все это полетит в тартарары, если на Литву — или любое из прибалтийских государств — обрушатся репрессии. Вот почему я не говорю, что мы ничего не станем делать, дабы поддержать вас. Если вам удастся успешно осуществить ваши планы, то в отнюдь не малой степени и потому, что Москва знает: в случае применения силы ее ждет очень неприятная реакция Запада.

Однако, если все и в самом деле пойдет не так и Советское правительство применит силу, мы никак не сможем защитить вас. Вы будете так же уязвимы, как и китайские студенты на площади Тянаньмынь. В этом смысле вы и действительно сами по себе. Сожалею, что это так, а не иначе, но, утверждая что–либо другое, я не говорил бы правду.

Молчание. Десять секунд. Может, двадцать. Казалось, что дольше. Затем голос:

— Когда вы так ставите вопрос, нам, полагаю, следует согласиться. Да мы и не считали никогда, что другие станут делать нашу работу за нас.

Мы обратились к более легким темам. Нужно было получше узнать друг друга, ведь моим коллегам и мне предстояло в ближайшие месяцы находиться в постоянном контакте с этими и другими лидерами «Саюдиса».

Несмотря на то, что Горбачев прихлопнул эстонцев, когда те попытались в 1987 году утвердить свой суверенитет, они упорствовали, и их соседи в Литве и Латвии стали делать то же самое.

К февралю 1988 года все три республики сделали национальные языки «государственными языками». Прежде официальными были и русский и языки республик, но русские, жившие там, редко овладевали местным языком и общались с эстонцами, латышами и литовцами только на русском. Теперь, после переходного периода, все липа и организации республиканского подчинения обязаны были вести дела на местном языке, если того пожелают их клиенты.

Затем, в скорой последовательности, Верховные Советы всех трех республик заявили об экономической автономии и предприняли попытки ограничить иммиграцию. В мае литовский парламент принял декларацию о суверенитете почти идентичную эстонской, которая шестью месяцами раньше была решительно отвергнута Москвой. В июле то же самое сделали латыши.

Нарастало кипение страстей вокруг нацистско–советского секретного договора между Молотовым и Риббентропом. Съезд народных депутатов СССР на своей первой сессии образовал комиссию по правовой и политической оценке этого вопроса. Ответственные советские официальные лица больше не отрицали, что секретное соглашение некогда существовало, но заявляли, что оригинал не найден, а потому существование соглашения недоказуемо. Когда к годовщине пакта в августе комиссия своего доклада не опубликовала, литовский Верховный Совет обнародовал собственное заявление о том, что секретное соглашение являлось незаконным и, следовательно, не имело законной силы ad initio.

К 1989 году новые руководители прибалтийских коммунистических партий стали все более и более открыто сотрудничать с национальными фронтами — особенно в Эстонии и Литве.

Все эти преобразования, должно быть, бесили наблюдателей, не способных понять воздействие раздраженных избирателей на политиков, участвующих в подлинных выборах. Во–первых, законодатели поддержали автономию, учитывая упрямое сопротивление Москвы, и лишь в последующем они сделали резкий поворот к полной независимости. К осени 1989 года все три некогда марионеточных парламента перешли на сторону их патриотического братства,

В Эстонии Арнольд Рюйтель, председатель республиканского Верховного Совета, возглавил движение за независимость. В Латвии Анатолий Горбунов делал то же самое.

Активисты национальных фронтов заняли руководящие посты в республиканских правительствах, и многие государственные служащие стали поддерживать национальное дело, особенно после того, как мартовские выборы выявили силу национального чувства в обществе в целом, Например, Казимира Прунскене, экономист, бывшая членом совета «Саюдиса» и получившая место на Съезде народных депутатов СССР, в июле была назначена заместителем премьер–министра Литвы, Открытые призывы к выходу из СССР, редкие еще в 1988 году, стали обыденными.

Националистический пыл, воспламенивший сердца большинства этнических прибалтов, встревожил не только коммунистические власти в Москве, но и людей, недавно поселившихся в этих республиках, большая часть которых состояла либо из работников управляемых из Москвы государственных предприятий, либо из советских военнослужащих и их семей.

Жизненный уровень в Прибалтике, особенно в Эстонии и Латвии, был выше, чем где бы то ни было в Советском Союзе, и промышленным предприятиям легко было привлекать туда русских на работу. Военные, проходившие службу в прибалтийских государствах, зачастую, уходя на пенсию, оставались жить там, а не уезжали в Россию или другие советские республики.

Такая иммиграция, в сочетании с относительно низким уровнем рождаемости у прибалтийских народов, утративших во второй мировой войне значительную долю населения из–за большой эмиграции, а позже в ГУЛАГе, стала причиной огромных демографических сдвигов в Латвии и Эстонии. Латыши, например, некогда составлявшие 77 процентов населения независимой Латвии, к 1989 году сохранили лишь незначительное большинство — 52 процента. Продолжись такая тенденция, и они стали бы меньшинством в своей собственной стране еще до конца нынешнего века. В Эстонии картина была менее печальная, хотя и угрожающая: 38 процентов населения составляли неэстонцы, по сравнению менее чем с 20 процента–ми в 30–х годах. Более того, некоторые районы в восточной части Эстонии оказались населены в основном русскими. Литовцы по–прежнему сохраняли подавляющее большинство у себя в республике, составляя 80 процентов населения, но и они были обеспокоены растущим притоком чужаков.