Моисей Кроль - Страницы моей жизни

И вдруг Номтоев позволил себе вещь, которая потрясла всех забайкальских бурят и в особенности ламские круги: он отказался от почетного звания ширетуя, сложил с себя монашеский сан и женился на молодой пациентке, которую лечил и в которую влюбился. Это было страшным кощунством, так как он нарушил обет безбрачия, который дают ламы. Этот акт ренегатства вызвал целую бурю.

Другой на месте Номтоева был бы предан проклятию и извергнут навсегда из бурятской среды, но авторитет Номтоева был так велик, что ни ламы, ни его сородичи не решились на такой шаг. С течением времени раздражение против него прошло, и его сородичи выбрали его представителем своего рода – родовым головой. И много лет подряд Номтоев очень энергично и умно защищал интересы не только своего клана, но и всех хоринских бурят.

Он продолжал также заниматься медицинской практикой и с большим прилежанием взялся за изучение русского языка, чтобы приобщиться к современной европейской науке. Овладев русским языком, он стал учиться географии, истории, читал научные книги и посвящал много времени составлению монголо-тибетско-русского словаря.

Его жажда к знанию с годами нисколько не уменьшалась, и на каждую интересную книгу он набрасывался с юношеским увлечением. Не удивительно, что слава Номтоева распространилась далеко за пределами Забайкалья. Маланыч мне рассказывал, что многие крупные ученые – и русские, и иностранные, – проезжая через Сибирь с запада на восток или обратно специально останавливались в Верхнеудинске, чтобы посетить Номтоева.

Таков был этот удивительный бурят, с которым меня свел счастливый случай.

В первый день моего пребывания у Номтоева я не имел никакой возможности приступить к моей исследовательской работе – он меня засыпал вопросами, и я должен был рассказывать о том, что его интересовало. Но расспрашивая меня о тысяче вещей, Номтоев точно меня испытывал. Не раз я ловил на себе его пристальный взгляд. Он, по-видимому, хотел себе выяснить, действительно ли я предпринял свою поездку по бурятским кочевьям с той целью, о которой ему говорил Маланыч. Мое положение политического ссыльного говорило в пользу того, что я не исполняю никакой административной миссии, все же ему хотелось знать, как я отношусь к целому ряду наболевших вопросов бурятской жизни: к проекту урезать территорию, которой они владели с незапамятных времен; к слухам, что бурят станут привлекать к отбыванию воинской повинности, и т. д. И он меня подверг довольно продолжительному экзамену.

Надо полагать, что мои ответы вполне удовлетворили Номтоева, так как на другой день утром он сам обратился ко мне со следующими словами:

– Я знаю, что вас интересуют старинные нравы и обычаи бурят и вы, наверное, хотите, чтобы я вам рассказал то, что мне известно о прежней жизни бурят. Спрашивайте, и я вам сообщу то, что знаю.

Само собой разумеется, что я, недолго думая, взялся за работу. И тут я снова имел случай убедиться, что ламы не те люди, которые могли бы обогатить меня особенно ценными сведениями о бурятской старине и даже о современной жизни бурят. Номтоев, исполнявший в течение ряда лет обязанности родового головы, конечно, знал очень хорошо и бурятские старые обычаи, и их современный быт, но он довольно иронически относился ко всякого рода старинным обрядам, большинство которых были пережитками шаманизма, древней религии бурят. И это ироническое отношение накладывало особую печать на его ответы. Бурятская старина не была интимной частью его психики, как у многих сведущих бурят, которые «зажигались», рассказывая, как жили их отдаленные предки – как трудились, как отмечали свои праздники, как развлекались, женились, разводились и т. д., и т. д.

Номтоев же объяснил мне, почему ламы относятся довольно индифферентно к бурятской старине. Рассказывая мне много интересных вещей, он несколько раз оговаривался:

– Все это я слышал от наших стариков! Но было ли это так в действительности, я не знаю: в наших священных книгах ничего обо всем этом не говорится.

Священные книги – это древние писания о буддизме. Само собой разумеется, что в этой религиозной литературе о примитивных обычаях и нравах бурят-шаманистов ничего и не могло быть написано.

Все же я получил от Номтоева много очень ценных сведений, особенно об экономическом положении одиннадцати родов хоринских бурят, стойбища которых были разбросаны по всему обширному Верхнеудинскому округу.

Прожил я у Номтоева целых три дня, а когда я собрался уехать, то он меня снабдил несколькими письмами к сведущим бурятам, которые впоследствии оказали мне очень важные услуги и во многом помогли моей работе.

Простился я с Номтоевым так, точно я с ним был уже знаком много лет. Этот замечательный старик, действительно хорошо говоривший по-русски, дал мне очень много. Он нарисовал передо мною такую яркую картину современной ему жизни хоринских бурят, что она глубоко врезалась в мою память, и я был ему искренне благодарен за это.

По-видимому, и я произвел на него благоприятное впечатление, так как, провожая меня, он сказал мне:

– Мы близкие соседи. Приезжайте ко мне в гости, когда у вас будет свободное время. Под моей кровлей вы всегда найдете радушный прием.

Так я начал свои странствования по кочевьям хоринских бурят. Позже я обследовал бурят, живших в Баргузинском округе, и закончил я свою исследовательскую работу объездом бурят, кочевавших по обширной Агинской степи Читинского округа.

Четыре года я изучал жизнь забайкальских бурят, их этнографию, религию, историю. Я проделал свыше десяти тысяч верст большей частью в повозке, но немалые расстояния пришлось мне сделать верхом. Я перерезывал обширные степи, взбирался на высокие горы и спускался в глубокие, необитаемые долины, поражавшие воображение своей чарующей тишиной; я с большими трудностями пробирался сквозь дремучие леса, где, казалось, никогда не ступала нога человеческая, леса, которые перемежались труднопроходимыми болотами, кишевшими комарами и мошкарой.

Эти мои странствования иногда бывали сопряжены с большими лишениями, но большей частью они мне доставляли огромное удовольствие, а красоты забайкальской природы вызывали у меня не раз чувство неподдельного восторга.

Описывать подробно мои встречи с сотнями и сотнями бурят – старых, молодых, простых и интеллигентных, уже русифицированных или еще совсем примитивных, богатых и бедных, ламаитов и шаманистов и т. д. и т. д. – здесь невозможно. Такое описание заняло бы целые тома.