Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Не верю. Не молюсь. Не знаю.
Молчу. Но сердце говорит.
Мечта ушедшая сгорает
В лучах немеркнущей зари.

Не жду. Не помню. В жуткий путь я
Иду с улыбкой на лице,
Чтоб на глухих, ночных распутьях
Искать мучительную цель.

Расчёсывая на ночь волосы,
Рассыпанные по плечам,
Смотрела я на теневые полосы,
На три сверкающих луча.

Прозрачный воздух лёгкой дрёмою
Коснулся стен и потолка.
Здесь всё прошло: тревога, зло моё,
Мечты, и слёзы, и тоска.

Глухие ветры стоны спутали,
На завтра — шум и ропот дня…
Задор тоски, безумья, удали
Ещё помучают меня.

По-весеннему светит солнце,
Зеленее в полях трава.
На холодные руки клонится
Закружившаяся голова.

И дрожат холодные пальцы
На немой белизне листов,
Когда солнце мне улыбается
И смеётся даль облаков.

И манящие злою шуткой,
Зацветаньем мечты дразня,
Вечера догорают жуткие,
Утомительные для меня.

Думы грешные, глухие,
Недоконченные думы.
Снятся шорохи ночные,
Снятся шорохи и шумы.

Запах вянущих нарциссов,
Пряный запах сон дурманит,
В темноте скребётся крыса
В зачарованном тумане.

Сумрак бледный и зловещий
Еле трогает ресницы.
Что-то нежное трепещет,
Что-то ласковое снится.

Сны — всё ярче и нелепей,
Всё безумнее желанья…
Только слышен тихий трепет
Размеренного дыханья.

Хочу, чтоб совсем не завяли вот эти нарциссы,
Чтоб свежими были они до другого букета.
Чтоб вечно желаний моих недоступные выси
Цвели и звенели, каким-то безумьем согреты.

Хотелось бы мне, чтобы тихий, медлительный вечер
Слетел, и взглянул, и сорвал равнодушную маску,
Чтоб спрятать от холода нервно-дрожащие плечи,
И думать. И плакать. И слушать красивую сказку.

В этой комнате убогой,
У холодных, бледных стен,
Жду в мучительной тревоге
Невозможных перемен.

Но сгорел он, день последний,
Не законченный ничем.
Я молчу. И шепчут тени
На откинутом плече.

Я твёрдо знаю, что вольна сама
В судьбе упрямой и нелепой.
Душа боится холода ума,
Инстинкту доверяясь слепо.

Слепой душе не мил кратчайший путь,
Не радуют известные дороги,
Она бросается в глухую муть
Задора, счастья и тревоги.

Душа сильна: в ней блещет вечный свет,
Душа — огонь ума и тела.
Но только — если этой силы нет,
Как быть? Где взять её? Что делать?

Тогда душа безумна и больна,
И грубым жестом своеволья
На много страшных лет обречена
Ещё никем не вынесенной боли.

Над равнодушно-серым переплётом
Спадала прядь волос.
В молчании моём возникло что-то,
И что-то пронеслось.

Боялась я, что эта ночь разгонит
И жесты, и слова.
Покорно на холодные ладони
Упала голова.

Закрыв лицо, я что-то повторяла,
Не плача ни о чём.
А ночь зловещей дрожью целовала
Холодное плечо!

Я поверила в нежную сказку,
Что, смеясь, рассказала весна.
Я сняла равнодушную маску
И теперь я одна и сильна.

Не боюсь я ни зла, ни ошибки,
И закатная даль не страшна,
Как же быть, если этой улыбке,
Трепеща, улыбнулась весна?

Что понять, когда сумрак струится
И под утро светлеет стена?
Теплым солнцем легла на страницы
Начинающаяся весна.

Бледных рук заломленные кисти,
Страстью искажённое лицо.
Набросала шелестящих листьев
Осень на широкое крыльцо.

И дрожали гаснущие взоры
В глубине сверкающих зеркал.
На окне, сквозь спущенные шторы
Луч заката догорал.

На лице тоскующем и странном
Только страсть, разбитая концом.
У окна склонилась Донна-Анна,
Донна-Анна спрятала лицо.

А над ней едва дрожащий мускул
И расширенная прорезь глаз.
От заката жалобно и тускло
Штора тёмная зажглась.

Он дышал порывисто и грубо
И до боли в пальцах пальцы сжал.
И сверкали сдавленные губы
В глубине тоскующих зеркал.

У окна безумной дрожью сжата,
Слышит ядовитый звук речей:
«Этот луч — не твоего ль заката
Блещет на опущенном плече?»

И склонились, жили и дрожали
Искривлённые его черты.
За окошком вечерели дали,
Ветер с веток обрывал листы.

И холёные ломая пальцы,
Он о счастье думал, чуть дыша…
У него, у гордого скитальца,
Разве может быть ещё душа?

На лице — задор любви и воли…
Только взгляд о чём-то тосковал,
Перекошенный нездешней болью
В глубине темнеющих зеркал.