Элина Быстрицкая - Встречи под звездой надежды

Рыжов играл одни и те же роли с Михаилом Жаровым. Жаров всегда смотрел на меня «мужским» взглядом, как бы поточнее сказать — снизу вверх. У него постоянно были хулиганские глаза. И смотрел он так, что хотелось сразу застегнуться на все пуговицы. Однажды я даже сделала чисто интуитивное движение, словно проверяла, все ли у меня в порядке с одеждой. Жаров заметил это и озорно улыбнулся.

В «Волках и овцах» у меня были два партнера — Николай Рыжов и Михаил Жаров. В спектакль вошли они не одновременно — Жарова ввели чуть позже, когда «Волки и овцы» уже шли. Я с удовольствием с ними работала, хотя они были очень разными. Рыжов играл мужчину, который боится женщин и вроде бы не знает, как с ними вести себя, а Жаров был в спектакле женолюбивым, опытным пройдохой, который опасается попасться на крючок, но все остальное хотел бы получить. Два разных решения роли двух актеров, но мне было интересно играть и с тем, и с другим. И поучительно: я понимала, что нельзя себя вести одинаково с такими отличными друг от друга партнерами, хотя текст один и тот же, и поступки те же, но мотивировки несколько иные.

О взаимоотношениях актеров, особенно актрис, в театре ходит немало разных слухов: и завидуют друг другу, и строят маленькие козни перед выходом на сцену, и чуть ли не считают, сколько букетов получила та или иная актриса после спектакля. Не знаю… Я ни с чем подобным никогда не сталкивалась. Чисто интуитивно мы все пытались уберечь театральные отношения от грязи. Свои букеты я, конечно, считала. Иногда их было много, иногда совсем ничего. Но я никому не завидовала и умела радоваться за других.

Порой у меня случались большие простои в кино и театре — мне все приходилось начинать как бы заново. Нет, не с чистого листа, а именно заново, то есть словно бы выходить на дорогу, которую уже однажды прошла.

У меня на этот счет есть даже своя теория. Я считаю, что между актрисой и зрительным залом идет активный энергетический обмен. Такой же обмен осуществляется между актером и его ролью. Эти процессы нельзя прерывать безболезненно, без ущерба для актрисы. Она ведь живет одним дыханием с залом, со зрителями. И если зал хорошо принимает актера, он словно подпитывает его своей энергией. Тогда и играть, и жить легче. Я в этом убеждена.

Длинные простои, когда нет работы и нет «энергетической подпитки», немилосердно бьют по актеру. Слабые не выдерживают этих ударов, заболевают, страдают, иногда умирают.

Я по опыту знаю, что театральные коллективы — из самых сложных, они словно бы сотканы из противоречивых характеров. В труппе Малого театра насчитывалось до 125 человек. Могу ошибиться, но незначительно. Это было удивительное собрание талантливых людей, среди которых женщин явное большинство: красивых, умных, с характерами и амбициями. В такой среде неизбежны трения, борьба за лидерство, которая в конечном счете выливается в борьбу за роли, за главное место на сцене. Но я никогда не ставила перед собой задачу’ выделиться, у меня была другая цель — сыграть. И я не ждала, пока мне что-то предложат. Предлагала сама, иногда мои предложения учитывались, часто — нет.

Я и сейчас затруднилась бы сказать, когда почувствовала себя в Малом театре «своей». Спокойных дней не было: требовалось постоянно доказывать: «Я могу!»

Все у меня было в Малом — яркие взлеты, затяжное молчание, радость успеха и отчаяние… Словом, все, как в жизни…

Я любила выезжать на гастроли вместе со своим театром. В стране не было крупных городов, где бы мы не побывали.

Неожиданной для меня оказалась поездка в Одессу. После спектакля служащая театра привела ко мне в уборную мужчину:

— Элина Авраамовна, вас спрашивают…

Присмотрелась: боже мой, Харченко, тот самый молодой солдатик из моего военного прошлого! Судьбе было угодно в третий раз устроить нам встречу! Вася узнал из афиш о наших гастролях, увидел мое имя и пришел в театр. Он куда-то срочно уезжал и буквально умолял навестить его маму. На следующий день Вася привез меня к ней, а сам попрощался…

Не могу забыть комнатку мамы Василия. В огромном количестве вышитые белые салфетки, на стульях и диване — вышитые чехлы, семь слоников вереницей, белоснежная чистота! Мама Васи приняла меня, как родного человека, не знала, где посадить и чем угостить. Вновь и вновь благодарила за то, что я спасла на фронте ее сына.

Я смущалась. Мне казалось, что не стоит такой горячей благодарности мой поступок, который в годы войны был естественным — тысячи людей отдавали свою кровь раненым. Но после этой встречи я почувствовала себя просветленной, забылись театральные обиды, я решила, что сделаю все, чтобы не сойти с дистанции, и не дам, не позволю загнать себя в тень уже признанных звезд. Жизнь дала мне шанс, и я не упущу его.

Работа в Малом театре целиком поглотила меня, но я не хотела расставаться и с кино. В творчестве я «жадная».

Мне поступало много предложений сниматься в разных фильмах, студии присылали сценарии на прочтение. Я не привередничала — просто выбирала по душе и сердцу.

Однажды, уже на пятом году работы в Малом театре, киностудия «Ленфильм» предложила мне сниматься в картине «Все остается людям». Режиссер был москвич — Георгий Григорьевич Натансон, а директором фильма — Тамара Ивановна Самознаева, которую я знала по работе над «Неоконченной повестью». Может быть, именно Тамара Ивановна и назвала мою кандидатуру на роль в новом фильме — точно не знаю.

Как обычно, на роль Ксении Румянцевой претендовали несколько актрис, профессионально хорошо подготовленных, с прекрасными внешними данными. Ксения была «строгой» красавицей — это явствовало из пьесы С. И. Алешина. Она работала сотрудницей научной лаборатории, которая занималась серьезными физическими изысканиями. В это время физики и их работа были у всех на устах — эта наука приобрела большую популярность. Издавались книги о физиках, сборники анекдотов («Физики шутят») и т. д.

Снимали фильм в Дубне, в зале, где находился синхрофазотрон. Мне стало очень смешно, когда я увидела красные флажки ограждения, предупреждавшие, что за них заходить опасно. Я ведь понимала, что излучение нельзя «отрезать» флажками: до этой черты воздух опасен, а здесь — уже нет. Очень веселилась, но постаралась не показать, что поняла наивные шуточки хозяев, гордившихся своей действительно опасной работой.

Фильм получился хороший. И главное было не в модной теме, а в том, что в нем в роли академика Дронова снимался Николай Константинович Черкасов, с которым я давно была знакома и поддерживала хорошие отношения. Я уже рассказывала, как летела с Черкасовым в одном самолете в США и как он снимал у меня боль в ушах.