Джек Мэтлок - Смерть империи

Шеварднадзе в спешном порядке возобновил обсуждение планов саммита, приехав в Вашингтон и договорившись по вопросам, которые Горбачев оставил открытыми на встрече с Шульцем в Москве. Меж тем пошли, как круги по воде, слухи о стычке в Центральном Комитете. За несколько дней иностранная пресса выяснила суть дела, весть о чем затем вернулась в Советский Союз через зарубежные радиостанции.

Общественность Москвы была ошеломлена. Неужели правда, что Ельцина могут снять? Если да, то как это увязать с уверениями Горбачева в верности перестройке? На официальных праздничных мероприятиях Ельцин появился вместе с остальными руководителями, однако в их обычных разговорах участия не принимал.

На приеме для дипломатического корпуса в Кремле, где члены Политбюро и Секретариата партии собирались в одном конце зала, отдельно от остальных гостей, я пристально всматривался в эту группу, стараясь хоть что–то понять: в те годы и речи не могло идти о частной, неофициальной беседе с «руководством». Ельцин стоял несколько в стороне от коллег по Политбюро со сконфуженной улыбкой на лице и время от времени переминался с ноги на ногу — совсем как наказанный учителем школьник. Заметив меня, он демонстративно помахал рукой и расцвел ребячливой улыбкой, однако не сделал никакой попытки приблизиться и поговорить. Я его всецело понимал. Если он попал в такую беду, какую приписывали слухи, то меньше всего нуждался в приватном разговоре с американским послом.

Два дня спустя донесся слух, будто Ельцин серьезно болен (некоторые утверждали, что он перенес инфаркт), однако гласность еще не созрела до того, чтобы прессе позволялось сообщить о том, что произошло. Наконец, 13 ноября «Правда» официально подтвердила, что Ельцин освобожден от должности руководителя московского партийного комитета. Отчет о пленуме был составлен так, что все могли ознакомиться с обвинениями Горбачева наряду с почти бессвязными, но самобичующими ответами Ельцина.

Впоследствии Ельцин утверждал, что Горбачев, настаивая на участии в пленуме, вызвал его из больницы. Врачи Ельцина, ранее запрещавшие ему подниматься с больничной постели, по приказу Горбачева накачали его болеутоляющими лекарствами и отправили на заседание. В таком состоянии он едва соображал, о чем говорит.

По словам Ельцина, Горбачев безапелляционно заявил, что больше никогда не позволит ему играть активную роль в политике. Впрочем, в полное политическое небытие Горбачев Ельцина все же не отправил. Демонстраций или маршей протеста, положим, не было, и все же значительная часть общественности, особенно в Москве, сверяла реформы по Ельцину. Когда его вывели из руководства, в газеты хлынул поток протестующих писем. Читателей не удостоили даже намека на это, зато Горбачеву доложили как положено. Сделайся Ельцин жертвой, было бы трудно убедить население в том, что Горбачев верит собственным словам о перестройке. Так что Ельцину был подыскан респектабельный, но не наделяющий никакой властью пост.

Мы сидели за обеденным столом в домашней студии известного грузинского художника Зураба Церетели, когда сообщили о назначении Ельцина. Едва прозвучали слова, что будет передано сообщение, как гости сгрудились у телевизора с тем же, видимо, чувством ожидания, с каким американцы бросили бы изысканное застолье, дабы посмотреть наиболее острые моменты финальных матчей седьмой серии на первенство мира.

Когда диктор зачитал официальное сообщение о назначении Бориса Ельцина первым заместителем председателя Государственного комитета по строительству в ранге министра, гости молча переглянулись, на лицах их отразилась странная смесь облегчения и разочарования: облегчения — Ельцин хоть что–то получил, разочарования — это не оказалось чем–то посущественнее. После паузы один из гостей, поморщившись, произнес: «Ранг министра. Полагаю, могло быть и хуже».

Да, могло бы быть хуже. Однако в сознании и моих сотрапезников в тот вечер, и множества советских людей по всей стране невысказанным засел вопрос: почему Ельцин выведен из высшего партийного руководства? Что плохого в том, что он делал, если руководство намеревалось, как оно заявляло, проводить политическую реформу?

————

Официальный отчет о стычке на Октябрьском пленуме не публиковался почти полтора года.[31] Свидетельства очевидцев или выжимки из отчета ходили в рукописном виде, однако тому, кто не присутствовал на заседании, невозможно было с уверенностью судить об их подлинности. КГБ был хорошо известен фабрикациями свидетельств, «доказывающих» нужную точку зрения.

Тем не менее, с трудом верилось, что выступление Ельцина было настолько вопиюще бунтарским, чтобы оправдать реакцию Горбачева. В конце концов, основной спор шел о скорости перестройки и о степени дозволенности Секретариату партии напрямую руководить городами и областями. Пусть Ельцин убеждал двигаться быстрее, чем Горбачев полагал разумным, пусть ему не хватало такта в общении с коллегами, однако он успел стать для общественности — больше, чем кто–либо другой, — символом перестройки и главным гарантом того, что это не очередная «кампания», о какой покричат–покричат месяц–другой, а потом и забудут. Унижая Ельцина, Горбачев наносил ущерб программе, провозглашаемой им самим.

Стараясь сохранить хорошую мину, приспешники Горбачева, говоря о падении Ельцина, распространяли версию, будто Ельцин нарушил договоренность с Горбачевым отложить обсуждение ситуации до окончания ноябрьских торжеств и настолько оскорбил его, что Горбачеву пришлось убрать бунтаря, дабы показать, кто всему голова. Кое–кто утверждал, что решительные меры Горбачева укрепили, а не ослабили его политический статус.

Большинство из ходивших в то время по рукам рукописных отчетов о речи Ельцина перед Центральным Комитетом содержали абзац, где критике за вмешательство в дела московской парторганизации подвергалась Раиса Горбачева. Сделай Ельцин на пленуме такое замечание, и многие сочли бы Горбачевский гнев оправданным: генсек на официальном партийном форуме счел бы критику в адрес своей жены совершенно неуместной.

В опубликованном отчете, однако, абзаца, посвященного Раисе, нет, и, как уверяли меня несколько участников пленума, его не было и в выступлении Ельцина. Дело, похоже, в том, что свои упреки Ельцин не адресовал ни Горбачеву, ни его жене. Ничто в опубликованном тексте не дает оснований для неистовства, с каким Горбачев нападал на Ельцина, или для умышленного искажения Горбачевым позиции Ельцина.

Пожелай Горбачев защитить Ельцина, он сделал бы это с легкостью, даже с учетом того, что Ельцин отнюдь не пользовался любовью консервативных аппаратчиков, составлявших большинство Центрального Комитета. Стоило Горбачеву сказать нечто вроде: «Товарищ Ельцин затронул ряд вопросов, которые следует обдумать. Не со всем из высказанного им я согласен, особенно в отношении конкретных личностей, но он, разумеется, прав, когда призывает нас переходить от слов к делам. Не думаю, что нам следует принимать его отставку без дальнейшего обсуждения, и предлагаю отложить всякие дискуссии на эту тему до следующего нашего пленума».