Николай Минаев - Нежнее неба. Собрание стихотворений

«От смерти миру смертью веет»,
От Оболдуева – дерьмом…
Ведь каждый смертный разумеет:
«От смерти миру смертью веет»,
Но тем не менее совеет
В благоговении немом: —
«От смерти миру смертью веет»,
От Оболдуева – дерьмом…

«Колокола пустились в пляс»,
Услышав горе-триолеты,
Что к жизни вызвал лоботряс;
«Колокола пустились в пляс»,
И день, не выдержав, погас,
И ночь завязла в тине Леты;
«Колокола пустились в пляс»,
Услышав горе-триолеты.

«Мне память падшая велела»
Писать как пишет И. С. Ру
И я внезапно заболела.
«Мне память падшая велела»,
И я тоски не одолела
И триолечу поутру:
«Мне память падшая велела»
Писать как пишет И. С. Ру.

Я изнемог от триолетов,
Еще один – и я умру!..
Прослушав дюжину поэтов,
Я изнемог от триолетов;
А вечер нынче фиолетов
И пахнет соснами в бору…
Я изнемог от триолетов,
Еще один – и я умру!..

Читает те же переводы
Наш бородач в который раз?
Недели, месяцы и годы
Читает те же переводы,
Не признавая вовсе моды,
Он… И сегодня целый час
Читает те же переводы
Наш бородач в который раз?

«Все, чем нас земля дарила
Позабудем навсегда!..»
Возглашал рифмач-мудрила.
«Все, чем нас земля дарила»
Нас сегодня уморило,
И промолвили мы: «Да,
«Все, чем нас земля дарила
Позабудем навсегда!..»

«Я слепнуть не хочу от молньи грозовой»,
Когда на каждый вздох неуловимым эхом
Ответствует душа и к радостным утехам
Меня зовут глаза горячей синевой.

Кто был крещен водой не мертвой, а живой,
Тот светится звездой, звенит задорным смехом,
Безмолвствует землей, растет лесным орехом
И легкой бабочкой порхает над травой.

Прекрасно в мире все: миг встречи, час разлуки,
Молчание зимы и музыка весны;
Нам жизнь ручается, – вернее нет поруки, —

Что только те из нас для смерти рождены,
Которым не дано ни слышать тишины,
«Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!)»

О, Эзра, божественно ты восседаешь на кресле,
Взирая на публику грозным Зевесом с Олимпа,
Смотрите, мол, вот я каков врио преда Литоса,
Желаю дам слово, а нет – не посмеешь и пикнуть.

Вот этот сборник неоклассиков,
Безукоризненный почти,
Ты поцелуй семнадцать разиков
И с наслаждением прочти.

Ты здесь отыщешь Волчанецкую,
Левонтина – любимца муз,
И старушенцию немецкую,
С кем сладок Менского союз.

Мафусаила Гиляровского,
Счет потерявшего годам,
И покорителя московского
Литературных наших дам.

Без лада Ладу, Фейгу фейную,
Сусанну полную огня,
И сдунув гущицу кофейную,
Ты в нем увидишь и меня.

И у себя совсем оставь его,
Он окрылит твои мечты…
Пусть для кого-то ты Астафьева,
Но для меня Попова ты!

Расплывется лениво лиловый от ладана дым,
Обессилев, замрет элегический благовест сельский,
И последнее слово над телом зарытым моим
С неподдельною нежностью вымолвит ветер апрельский.

Будет утренний воздух томительно пахнуть весной
И пригретой землею, которой мой прах придавили,
Ты глубоко вздохнешь и безмолвно прощаясь со мной,
Разбросаешь подснежники щедрой рукой по могиле.

Резвый луч торопливо тебя поцелует в глаза,
В обнаженных кустах задрожат золотистые пятна,
И подумаешь ты: «Он ушел ничего не сказав,
И теперь я не знаю, когда он вернется обратно…»

Надувается парус, шумит за кормою вода,
Ветер хлещет в лицо серебром просолившейся пыли;
То же самое было, я помню, в то время, когда
За руном золотым мы в Колхиду чудесную плыли.

Днем нас мучило солнце и был горизонт сиротлив,
Мы четырнадцать суток томились в безвыходном круге,
И тревожила мысль, что в тени фессалийских олив
Позабыли о нас полногрудые наши подруги.

А безлунною ночью под пологом бархатной тьмы,
В расслабляющем сне до кормы распростершись от носа,
Все мы бредили, ибо еще не увидели мы
Олеандровых рощ и воинственных женщин Лемноса.