Василий Каменский - Его-Моя биография Великого Футуриста

Поэт взвыл разбойничьи стихи.

Здесь в Собаке праздновался широко выход большого сборника Стрелец (редактировал джентльмен Беленсон, экзотический автор голубых панталон) и тогда Максим Горький сказал речь о признаньи футуризма.

О Стрельце шумно писали. — там были стихи Поэта. Поэмия о Хатсу, критический разбор А. А. Шемшурина о железобетонных поэмах Поэта — из Танго с Коровами.

Эти поэмы (графическое-словесное творчество) всегда ненравились П. Щеголеву из Дня.

Профессор С. А. Венгеров для критико-библио-графического словаря взял краткую биографию Поэта и Его портрет.

(Профессор напишет).

Поэт посещал в Петрограде друзей: Элю и Бориса Григорьевых, Алексея Ремизова (где познакомился с Ивановым-Разумником), М. В. Ильинскую, Н. И. Бутковскую, Матюшина.

В эти же дни Давид Бурлюк повёл Поэта погостить к приехавшим в свою Петроградскую квартиру (на Невском) Друзьям Искусства П. Е. и Н. Д. Филипповым.

Бывал у Ф. И. Шаляпина, Максима Горького.

Гостил по несколько дней в Гатчине у стихийного Куприна — в Куокалле у Евреинова, ездил в рязанское именье к Ф. А. Малявину, с которым охотился на лисиц.

Ф. Д. Малявин с исключительной дружбой отнесся к Поэту (и вся Его семья), восхитив Его изумительной чуткостью и широтой, неуступавших по яркоцветности знаменитым Его малявинским бабам.

Ездил Поэт в Москву — повидаться с Маяковским, Бурлюком, Др. Лентуловым.

В Москве Он близко познакомился с чудесным Вас. Ив. Денисовым — часто у В. И. бывал в мастерской, впивая Его ясноглубинность яркого Отшельника — чей размах вольного Мастера великой Интуиции.

Поэт горячо восторгался разливностью К. Д. Коровина, светлой скромностью С. В. Малютина (С. В. писал пастелью портрет Поэта).

Настроенный всегда опьяненно молодо, Поэт с искренней близостью и горячим желаньем знакомился с людьми Искусства.

Подходил тонко, остро, раздольно, искренно,

Будто жаворонок Он весенне звенел над полями творческих затей мастеров — товарищей, всегда ожидая от них Чудес и сокрушительных удивлений.

В Москву тогда вернулся-после долгого отсутствия из России — Бальмонт

Его стали чествовать друзья в Литературном Обществе большим ужином (председательствовал Валерий Брюсов) — Поэт прочитал Бальмонту приветный дружеский тост Свой.

Всюду и везде Он являлся возвестником Карнавала и победно кричал:

— Поэзия — Праздник Бракосочетанья Слов.

Природная от глубин земли яркоцветная самобытность, размах и стихийная вольная сила — вот признаки во истину отмеченной гениальности Василья Каменского.

В его росных глазах стрелы утренняго солнца, а улыбка или играющаго ребенка или светлогрустинного мудреца.

В его крепких руках резец, плуг, топор, кирка или перо.

Или перо каленой стали.

В его росте и цвете стройная гибкость северной рябины, а в волосах кудри спелой ржи урожайного края сам-тысячу.

В его голосе — строгая нежность, заботливость, музыкальность.

Или вдруг он звучит раскатно — призывно (если говорит речь на лекции, митинге, собрании, пирушке) или вдруг — когда читает свои стихи — весь преображается до нездешняго и созерцая будто с горы в разливной напевности открывает слова.

Это из любимой его и друзьями — поэмии о соловье.

В Его отношении к Миру и к людям — столько без берегов благородного внимания, рыцарской чуткости, поэтического удивления, крыловейной раздольности.

И столько от Вечности, от Грядущаго, от Звезднаго сияния.

В его движениях — Индия и среди растений он — Йог.

Я видел его часто прислонившимся плотно корой к дереву и по ветвям он простирал руки.

Я знаю Он искал встретиться с душой дерева, чтобы спросить о судьбе иного постижения мира и сказать о своем Земновании.

Иногда я издали наблюдал как Он чисто и кротко где нибудь на лугах или в городе подходил к животным и — уверившись, что один среди них — говорил с ними, говорил медленно, плавно, созерцательно.

И каждому животному говорил отдельные слова, смысла которых я — как человек — понять не мог.

Людей он чуял сразу, стихийно.

Одним взглядом он пронизывал будто безгромной молнией душу встречную и узнавал всю сущность, все внутреннее дарование, вес изгибы, все возможности, всю судьбу каждого человека.

И ни в ком неошибся, если подходил близко или от кого уходил совсем в свое одиночество.

Великим из его достоинств было — никого не осуждать и все понимать и — главное — прощать просто и светло тяжкие и чорные обиды.

Я часто старался нарочно подольше удержать его в обиженном состояньи и видел сердцем как это было ему больно.

Но Поэт всегда сокрушительно побеждал и меня и всякие обиды — и вместе все земное — и весело снова распевал.

Мне кажется глубже всего Поэта обижало всеобщее непониманье его гордого назначенья Его Красоты, Его Любви, Его Песен во славу дней приливающих с горизонтов.

Я знаю, что мы — обыкновенно серые и пестрые люди — мы неумеем понимать — отвечать — ценить — оберегать Поэта.

Мы — публика книг и театров — умеем только грубо брать, хватать, черпать, насыщаться за счет великих духовных богатств Поэта.

Мы — публика — книг и театров — иногда умеем отблагодарить Поэта памятником после его смерти или чаще и дешевле диким хлопаньем в ладоши после его выступленья.

Но мы никогда неумеем приблизиться до сотворчества к Поэту.

И мы никогда ничего недавали Поэту — кроме обид, пощечин и грубого непониманья Его Пришествия.

Правда, зато мы как граммофоны вертели свои плоские души, читая наизусть жаркие футуристические Его Стихи —

Пусть иные — чуткие — редкие друзья поднимались до близости к Поэту-не все ли равно — и друзья — как и все чужие — оставили Поэта жить одиноким и несогретым.