Владимир Джунковский - Воспоминания (1915–1917). Том 3

16 апреля у меня в дивизии произошел весьма прискорбный случай, – 1-я батарея моей дивизии при пристрелке обстреляла свои окопы, последствием чего два стрелка у меня были ранены, из коих один скончался. Меня этот случай страшно расстроил, я приказал произвести дознание, результаты коих я обнародовал в приказе по дивизии:

«24-го апреля 1917 г.

Приказ № 163 15-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Грушевка

Из дознания представленного мне командующим 15-м Сибирским стрелковым дивизионом <…>, я усматриваю крупное упущение со стороны временно командовавшего батареей поручика Былинского[659] и крайне легкомысленное халатное отношение со стороны прапорщика Якобсона[660], корректировавшего стрельбу.

Поручику Былинскому я ставлю в вину, что он, не учитывая опасность и серьезность пристрелки близких к окопам целей, предоставил таковую пристрелку совершенно неопытному молодому офицеру и даже не дал ему никаких указаний на способ пристрелки близких к окопам целей.

Прапорщику Якобсону вменяю в вину, что он не только чересчур доверчиво отнесся к данным 6-й батареи 31-й артиллерийской бригады, но проявил крайне небрежное отношение к своим обязанностям, корректируя стрельбу с основного наблюдательного пункта, с которого фактически немыслимо даже было определить место разрывов снарядов по данной цели; несмотря на то, что с этого наблюдательного пункта, он точно не мог себе уяснить место разрыва, он все же продолжал стрельбу.

Между тем, раз он производил такую рискованную пристрелку, в чем очевидно не отдавал себе отчета, то его обязанность была корректировать стрельбу не с основного, а с передового наблюдательного пункта. Если же, по каким-либо обстоятельствам, ему нельзя было уйти с основного наблюдательного пункта, то он должен был поручить наблюдение за разрывом шрапнелей дежурному наблюдателю передового пункта фейерверкеру Денисову[661], который находился на месте и с которым прапорщик Якобсон мог быть связан телефоном.

В виду вышеизложенного <…> приказываю … перевести поручика Былинского во 2-ю батарею, а на его место перевести в 1-ю из 2-й подпоручика Федотченко[662].

Прапорщика Якобсона за непринятие надлежащих мер предосторожности военными правилами указанных при расположении вблизи неприятеля, предаю военному суду (ст. 562, пункт 2 Устройство Военного суда кн. XXIV Свода Военных Постановлений и ст. 256 Военного устава Свода Военных Постановлений кн. ХХII).

Одновременно с сим приказываю его перевести в 2-ю батарею на место прапорщика Цехомского[663], которого перевести в 1-ю батарею.

Получив затем рапорт от командующего дивизионом подполковника Тихомирова, я нашел возможным изменить несколько свой приказ.

«Командующий 15-м Сибирским стрелковым артиллерийским дивизионом вошел ко мне с рапортом, ходатайствуя об оставлении поручика Былинского в 1-й батарее. <…>

Основываясь на вышеизложенном, я, в изменение части моего приказа от 24-го сего апреля за № 163, отменяю переводы поручика Былинского во 2-ю и подпоручика Федотченко в 1-ю батарею и на место переведенного прапорщика Якобсона во 2-ю батарею приказываю перевести из 2-й батареи в 1-ю не прапорщика Цехомского, а прикомандированного к 2-й батарее прапорщика пехоты Гусарина[664].

24 апреля я получил депешу из Главного штаба:

«Приказом 2 апреля вы произведены генерал-лейтенанты с утверждением должности. Архангельский[665]».

Это производство мое в генерал-лейтенанты дало повод к проявлению по моему адресу трогательных знаков внимания со стороны как частей дивизии, так и большинства комитетов. Среди этих приветствий было очень трогательное от казаков моего конвоя взвода 25-й Особой конной сотни Оренбургского казачьего войска, составленное в простых безыскусных выражениях, а также и от службы связи. Чины штаба дивизии устроили мне импровизированный вечер со струнным оркестром 60-й полка, были приглашены врачи и сестры Богодуховского отряда, было чудное угощение, затем кинематограф, концерт и немного даже потанцевали, было как-то просто, оживленно, весело, забылась сгущенная атмосфера, царившая вокруг.

Объявляя о своем производстве в генерал-лейтенанты в приказе по дивизии, я приписал, что горжусь сознанием, что этой наградой я всецело обязан ревностной дружной работе всех моих дорогих сотрудников и боевых товарищей офицеров и солдат дивизии.

В этот же день я опубликовал прощальный приказ командующего армией достойного генерала Смирнова, получившего другое назначение. Мне было очень жаль уйти из-под командования этого честнейшего, благороднейшего генерала. Привожу его приказ:

«Сегодня я сдаю командование генералу Веселовскому[666] и отъезжаю к новому назначению.

Оглядываясь на два с половиной года беспримерной борьбы, в течение которых я стоял во главе 2-й армии, я чувствую душевную потребность обратиться к вам, доблестные войска, с прощальным словом. Поступив в командование армией в конце ноября 1914 г. в конце Лодзинской операции[667], я сразу не мог оценить по достоинству высокие боевые качества вверенных мне войск. Только беззаветная храбрость, только беспримерная выносливость войск и самоотверженная работа всех начальников обеспечили армии более чем благополучный отход армии за Бауру и Равку.

В дни жесточайших боев у Боржимова[668], когда массы немецкой пехоты, поддерживаемые сотнями пушек, яростно атаковали наши тогда позиции, вы грудью отстояли их и не пустили врага на Варшаву.

В последовавшие затем месяцы «сидения» на р. Равке[669] вы настолько успешно укрепляли позиции, что, несмотря на ряд попыток противника прорвать их, несмотря на ряд впервые примененных газовых атак, армия твердо отстаивала свой фронт, и только 4-го июля по приказанию свыше, начала отход.

В тяжкие дни отхода доблестные войска вновь показали свои высокие боевые качества. В боях под Варшавой, под Седлецом, на Буге, под Клещелями, под Бельским, на Нарове, под Волковыском, на Немане – вы, сражаясь за недостатком патронов и снарядов чуть не с голыми руками, отражали наседавшего отлично вооруженного врага. Ряды ваши таяли, многие тысячи наших героев сложили за честь Родины свои головы; знаю корпуса, в составе которых к концу отхода оставалось не более 2000 штыков, но эти остатки дрались из последних сил, и сдержали напор противника.