Елена Зайцева - Тупэмо

В воскресенье меня отправляют к бабушке, и три дня я у неё.

Про похороны я знаю только то, что гроб действительно был закрытый, а Веснуха была в огромном чёрном платке. Может, в таком, как в том моём сне, не знаю, это ведь мама видела, а не я. Мама тоже не хотела идти, но потом они с папой решили, что так будет «политически правильно», чтобы «от нас был хоть кто-то»…

Мама и рассказывать мне ничего не хотела, но это как-то само собой получилось. Зря она боялась, я слушала как в тумане. Тогда, с водой, мне дали валерьянку, а вечером начали давать антидепрессант с красивым названием «Людиомил». Людям милый, правильно, это и мне сразу на ум пришло… Главной его милостью — для меня главной — оказался «шлем». Такое ощущение было, что на тебе стеклянный, но очень прочный, из толстого стекла, шлем. Он как бы… гасит звуки и цвета. Не убирает, а именно гасит, делает намного слабее. Всё как-то… издалека. Далёкий автобус, далёкий Пуфик (он так и жил у бабушки, похоже, прижился, похоже, не уйдёт)… До меня даже бабушка практически «не дотягивалась» — ни тем, что сначала расспрашивала, ни тем, что потом замолчала. Хотя только бабушка умеет так молчать, мне кажется, какая-то её часть молчит до сих пор, она ведь и про тот рисунок — тот, где Курыч и облака, — не со мной, в общем-то, говорила…

В среду, седьмого марта, я вышла в школу. Веснуха смотрела куда-то мимо меня — до такой степени мимо, что об меня споткнулась, но и это меня не раздражало. Я даже отсаживаться от неё не стала. Зачем?

А в следующий вторник, тринадцатого марта, я перестала пить «Людиомил». «Хватит, наверно», — сказала мама. Я ещё подумала: интересно, а чёртова дюжина — плохо только когда начинаешь? А когда перестаешь?.. И у нас был ещё один семейный совет. На тему, что мне надо «пересмотреть свою позицию» — позицию, что это «якобы» я виновата. Это папа говорил. А мама говорила, что тут и пересматривать нечего, никакая это не позиция, обычная истерика как ответ на «некий форс-мажор»…

Я, честно говоря, не очень-то прислушивалась к этим «якобы» и «форс-мажорам». Наверно, и вид у меня соответствующий был, потому что мама сказала:

— Ты не слушаешь… Когда ты собираешься над этим подумать?

— Потом… — говорю.

И вдруг, папа:

— Да пойми ты наконец, ты не сможешь тащить это на себе всю жизнь!!

И я представила — помните? Шлейф. А на шлейфе Курыч. Я действительно не могу тащить это на себе всю жизнь! Весна. Я в седьмом. Не могу я до бесконечности сожалеть, не могу вспоминать и вспоминать, не могу и не буду!.. Ну и далее, по контексту… «По какому ещё крантексту?»