Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)

– Тезка! Ты, кажется, грезишь вслух! Делай это днем, а ночью не мешай мне спать!

Я забеспокоился, что старик, который уже прекрасно заметил мое возбужденное состояние, вызванное присутствием баронессы, услышал ее имя и теперь начнет нападать на меня со своими саркастическими замечаниями, но на следующее утро он сказал только, входя в зал суда:

– Дай бог всякому достаточно разума и старания, чтобы делать все хорошо. Плохо, когда люди становятся трусами и поступают по принципу «и нашим, и вашим».

Потом подсел к большому столу и сказал:

– Пиши, пожалуйста, четко, милый мой тезка, чтобы мне легко было читать.

Глубокое уважение и даже детское благоговение, которое выказывал барон моему дяде, выражалось во всем. За столом он должен был сидеть рядом с баронессой, чему многие гости завидовали, меня же случай забрасывал то туда, то сюда, но обычно моим обществом завладевали два офицера из соседнего гарнизона. Они рассуждали обо всем веселом и новом, что там случалось, и при этом много пили. Так я много дней сидел далеко от баронессы, на другом конце стола, но наконец случай приблизил меня к ней.

Когда однажды распахнули двери столовой перед собравшимся обществом, компаньонка баронессы, уже не очень молодая, но недурная собой и неглупая, завела со мной разговор, который ей, по-видимому, нравился. По обычаю я должен был предложить ей руку и проводить к столу и очень обрадовался, когда она села совсем близко от баронессы, которая приветливо ей кивнула. Всякий поймет, что слова, которые я произносил, предназначались не столько моей соседке, сколько самой баронессе.

Быть может, мое душевное волнение придавало особый смысл всему, что я говорил, но только девушка слушала меня все внимательнее и, наконец, была невозвратно увлечена в пестрый мир сменяющихся картин, которые я перед ней развертывал. Я уже упоминал, что она была неглупа, и потому вскоре наш разговор независимо от присутствующих за столом гостей, споривших о том и о сем, повернул в свое русло. Я прекрасно видел, что моя собеседница бросала баронессе многозначительные взгляды и что та старалась слушать нашу беседу. В особенности же это стало заметно, когда разговор коснулся музыки и я с величайшим воодушевлением заговорил об этом чудном святом искусстве, не умолчав о том, что, хоть я и посвятил себя сухой и скучной юриспруденции, я тем не менее довольно хорошо играю на фортепьяно, пою и даже сочинил несколько песен.

Закончив трапезу, все перешли в гостиную, куда подали кофе и ликеры, и я нечаянно, сам не знаю как, очутился перед баронессой, беседовавшей с моей фрейлейн[13]. Она тотчас заговорила со мной, но уже более приветливо, как со знакомым, причем повторила те же самые вопросы – как мне нравится в замке и так далее. Я ответил, что в первые дни страшная уединенность поместья и даже сам старинный замок очень странно на меня действовали, но в этом моем настроении было много прекрасного, и я бы только желал быть избавленным от участия в охотах, к которым не привык. Баронесса улыбнулась и сказала:

– Я могу себе представить, что дикая жизнь в наших мрачных хвойных лесах не может быть вам очень приятна. Вы музыкант и, если я не ошибаюсь, вероятно, также и поэт. Я страстно люблю оба эти искусства. Я сама немного играю на арфе, но вынуждена лишать себя этой радости в Р-зиттене, поскольку мой муж не хочет, чтобы я брала сюда инструмент, нежные звуки которого плохо сочетались бы с дикими криками и резкими звуками охотничьих рогов. О боже мой! Как желанна была бы для меня здесь музыка!

Я уверил баронессу, что ради исполнения ее желания отдаю в ее распоряжение все свое искусство, поскольку в замке наверняка есть какой-нибудь инструмент, хотя бы старое фортепьяно. Тут громко рассмеялась фрейлейн Адельгейда (компаньонка баронессы) и спросила, неужели я не знаю, что в замке с незапамятных времен не звучала никакая иная музыка, кроме той, что издают пронзительные трубы, ликующие охотничьи рожки и дрянные инструменты странствующих музыкантов. Баронесса решительно настаивала на своем желании слушать музыку, и в особенности исполняемую мной, и они с Адельгейдой ломали голову над тем, как бы достать фортепьяно в приличном состоянии. В эту минуту по залу прошел старый Франц.

– Вот тот, у кого на все есть хороший совет, кто в состоянии устроить все, даже самое неслыханное и невиданное!

С этими словами Адельгейда подозвала почтенного старика, и, пока она объясняла ему, в чем заключается дело, баронесса слушала ее, сложив молитвенно руки, вытянув свою прелестную шейку и с кроткой улыбкой заглядывая в глаза старому слуге. Она была очаровательна: точно милое прелестное дитя, страстно мечтающее получить желанную игрушку. Франц в присущей ему манере пространно перечислил разные причины, по которым было совершенно невозможно достать такой редкий инструмент, но в конце концов погладил бороду и сказал, ухмыляясь:

– Да ведь жена господина управляющего в селении удивительно ловко играет на клави– цимбале[14], или как это там иначе называется по-иностранному, и при этом так хорошо и жалостливо поет, что у человека глаза краснеют, точно от лука…

– У нее есть фортепьяно! – перебила старика Адельгейда.

– Да-да, – продолжал старик, – прямо из Дрездена, это…

– О, просто великолепно! – перебила его на этот раз баронесса.

– Прекрасный инструмент, – продолжал старик, – только немного слабоват… Органист хотел сыграть на нем недавно псалом «Во всех моих делах», так он его совершенно разбил, так что…

– Ах, боже мой! – воскликнули в один голос баронесса и Адельгейда.

– Так что, – продолжал старик, – его с большим трудом перевезли в Р. и там починили.

– Так он теперь снова здесь? – нетерпеливо спросила Адельгейда.

– Конечно! И жена господина управляющего почтет за честь…

В это время мимо проходил барон. Он как-то удивленно посмотрел на нашу группу и с насмешливой улыбкой шепнул баронессе: «Что, Франц опять дает вам хороший совет?» Баронесса, краснея, потупила глаза, а старый Франц испуганно оборвал свою речь, вытянул голову и опустил руки по швам, встав навытяжку, словно солдат перед командиром.

Старые тетушки подплыли к нам в своих штофных платьях и увели баронессу, за ней последовала и Адельгейда. Я остался стоять на месте как зачарованный. Восторженная радость, что я приближусь к обожаемой женщине, завладевшей всем моим существом, боролась с мрачной досадой и неудовольствием против барона, который представлялся мне грубым деспотом. Если бы он не был таковым, разве старый седой слуга вел бы себя так рабски?

– Да слышишь ли ты? Слышишь, наконец? – раздался родной голос.