Александр Дюма - Записки полицейского (сборник)

«Каково! Совершенно одинокий! Нет ни жены, ни сестры, ни возлюбленной, – подумал я, возвратившись к себе в гостиницу, в тот номер, который отвели мне для постоя. – Ни одной знакомой женского пола. Откуда же все эти бумаги, пропитанные пачули, которые я нашел в конторке господина Лебретона?»

Я принялся внимательно рассматривать все эти обрывки, старательно пристраивал один к другому – напрасный труд!.. Все они были от разных писем, и содержание их не позволяло сформулировать ни одной завершенной мысли. Единственные слова, которые мне удалось разобрать на этих клочках, были: «Вы… вы знаете… пропала моя бедная Фид…»

Всякий согласится, что из этих разрозненных кусочков фраз ничего нельзя было извлечь. Единственный вывод, в котором я совершенно не сомневался, состоял в том, что все письма, обрывки которых я так тщательно только что изучал, были написаны одним и тем же почерком и что все их писала одна женщина.

Спустя два часа я в раздумьях медленно шел по направлению к Сток-Ньюингтон, где мне необходимо было собрать справки по другому делу. Я уже прошел Рансгоугейт, когда внимание мое привлекло небольшое, уже затертое объявление, лежащее за стеклом витрины молочной лавки. Это объявление было следующего содержания:

«Две гинеи награды тому, кто возвратит левретку. Особая примета – хвост отрублен. Кличка – Фидель».

От неожиданности я вздрогнул. «Фидель! – повторил я про себя. – Желал бы я знать, не та ли это Фидель, о потере которой извещают господина Лебретона?»

Я поспешно раскрыл бумажник и при свете газового рожка снова прочел слова, написанные на обрывке, издававшем запах пачули. «Вы… вы знаете… пропала моя бедная Фид…» Объявление было написано приблизительно недели две тому назад.

Я вошел в молочную лавку. Хозяйка стояла за прилавком.

– Сударыня, кажется, я знаю человека, отыскавшего собачку, о которой сказано в этом объявлении.

– Ах! Если бы это была правда, сударь! Как бы я была рада! Она принадлежит одной из наших постоянных покупательниц, и бедная дама в отчаянии от этой потери.

– Вы позволите полюбопытствовать, как зовут эту даму?

– Как зовут ее, я не смогу вам сказать, но дам ее адрес и ее собственноручную записку. Эта дама – француженка, имя у нее такое мудреное, что нам, англичанам, и не выговорить. Вот я и попросила, чтобы она сама вписала свое имя в эту книгу.

Я торопливо пробежал указанную запись: «Госпожа Левассер. Уок-коттедж, на пути в Эдмонтон, в Саутгейте».

Почерк был совершенно тот же, что и в объявлении, а почерк объявления ничем не отличался от почерка на обрывках, найденных мной в бумагах господина Лебретона. Это указание на след, который мог привести к неожиданным результатам, немедленно способствовало тому, что я решительно тронулся в обозначенном направлении.

Непринужденно задав торговке несколько вопросов, ответы на которые виделись мне необходимыми для розысков и возвращения собаки, я вышел из молочной лавки, пообещав не откладывая, на следующий же день доставить госпоже Левассер потерянного питомца. Окончив наводить справки в Сток-Ньюингтоне, я отправился в заведение торговца собаками, где за полкроны приобрел симпатичного вида левретку. Тотчас была сделана необходимая операция: пес лишился конца своего хвоста при помощи раскаленных щипцов, и заживление произошло довольно быстро, так что трудно было вообразить, что операция состоялась совсем недавно.

На другой день утром, около одиннадцати часов, переодетый бродягой, под видом собачьего вора, я постучался у ворот дома госпожи Левассер. Здесь не мешает сказать мне в похвалу: переодевание мое до того было удивительным, что, когда я, перед тем как отправиться в путь, зашел на минуту к жене, она никак не могла узнать меня!

Госпожа Левассер была дома, но крайне страдала от какого то недомогания, так что не выходила из своей комнаты и отказалась принять меня. Тогда служанка предложила мне отнести собаку своей госпоже в той же корзинке, в которой я ее принес, или вынув ее оттуда, но я ответил, что покажу собаку госпоже только сам. Служанка, видя, что намерение мое непреклонно, с досадой захлопнула дверь перед моим носом из природной предосторожности, весьма, впрочем, извинительной, ведь благодаря своему наряду я приобрел такую наружность, которая не могла внушить особого доверия.

Спустя несколько минут служанка вернулась, велела мне вытереть ноги и пригласила следовать за ней на второй этаж. Госпожа Левассер была особа довольно приятной наружности, но ей недоставало некой величественности. Она сидела на диване, и на лице ее отражалось непреодолимое желание скорее увидеть милую Фидельку. Лишь только я вошел, молодая женщина так испугалась моей непрезентабельной наружности, что вскочила и с ужасом вскрикнула:

– Месье Левассер!

На этот крик в комнату ворвался высокий солидный, с густыми бородой и усами джентльмен. Видно, он в эту минуту брился, о чем свидетельствовали остатки мыла на его лице и зажатая в пальцах бритва.

– Что с тобой, душечка? – спросил он нежным голосом. – В чем причина твоего волнения?

– Вы только взгляните на это страшилище! – ответила дама, указывая на меня.

Джентльмен расхохотался, а госпожа Левассер, ободренная присутствием своего мужа, обратила все внимание на корзинку, в которой покоилась поддельная Фиделька. Я выпустил из корзины собачонку.

– Ах! Боже мой! – вскрикнула она, увидев выпущенную из корзины левретку. – Да это совсем не моя собака!

– Как! – сказал я с видом крайнего удивления. – Это не ваша собака?

– Говорю вам, что не моя! Убирайтесь отсюда!

Господин Левассер довольно однозначно дал мне понять, что если я не потороплюсь выйти с собакой вон, то он употребит другое средство. За это короткое время тщательно оглядев окружавшую меня обстановку, я уложил собаку в корзину, вышел и, разумеется, оставил свою ношу на первой же попавшейся мне скамейке.

– А, голубчик! Так у тебя нет ни жены, ни сестры, ни возлюбленной, – проговорил я вне себя от радости, уже отойдя от дома шагов на пятьдесят. – Прекрасно! Ну, если это не ваш портрет, господин Лебретон, не настоящий ваш портрет, который я видел на стене между женой и мужем, то я – глупец, причем ослепший!

Стало быть, я нашел след, а потому мог надеяться вернуть бедному молодому господину Беллебону похищенные ценности, которые должны вновь подарить ему надежду на счастье. Он и мне также рассказывал со слезами на глазах, какого лишится блаженства из за происшедшего несчастья, о котором мы упомянули на первых страницах нашего повествования.

В этот же день, около девяти часов вечера, господин Левассер, одетый с щегольством самого нелепого пошиба, оставил Уок-коттедж, нанял в Эдмонтоне карету и приказал спешно ехать в Лондон, не подозревая, что за ним следовал другой щеголь, одетый не хуже его, но приукрашенный париком, фальшивыми бородой и усами. Этот щеголь был не кто другой, как я, и могу похвастать, что так же искусно превратил себя в денди, как утром нарядился собачьим вором.