Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03

— Готов служить, милор-р-рд! Готов служить! Все в лучшем виде, все готово! Сейчас в моде у нас будут туалеты а-ля Р-р-р-ренессанс шестнадцатого века! Кар-р-р, ой, простите, милорд. Вам нужен коротенький обтягивающий бархатный колет до пояса с высоким стоячим воротничком, ослепительно белая шелковая сорочка на шнурках, коротенький плащик до поясницы, коротенькие панталончики на бедрах, длинные шелковые гольфики, мягкие туфельки с длинными носиками и обязательно берет или круглая шляпа с пером. Эй, Тимофей, тащи сюда сантиметровую ленту — будем подбирать костюмчик под милорда!

После примерки костюма Тимофей настоял на том, что необходимо принять ванну. В воду он с хитрой рожей подсыпал какого-то ароматного розового порошка, отчего она окрасилась в тот же цвет и заблагоухала розами. Ганин разделся и лег в ванную, а оба слуги тут же накинулись на него и стали тереть изо всех сил мягкими мочалками и обливать чудесной водой, не стесняясь погружать его с макушкой под воду. При этом оба — с подачи клювоносого — напевали странные на слух стишата:

— Ах-ха-ха! — засмеялись оба, когда Ганин вылез наконец из розовой воды, — и тут же осеклись: у входа в ванную стояла Снежана. Она была облачена в роскошное длинное небесно-голубое платье с большим вырезом, открывавшим наблюдателю грудь и плечи, с корсетом, затянутым по-старинному шнурками, а ее волосы были заплетены в длинную косу, покрытую сеточкой из золотых шелковых нитей.

Слуги так и присели от страха, но она не обратила на них внимания, будучи поглощена открывшимся ее взору зрелищем.

— Божественно! Прелестно! Восхитительно! Думаю, одежда тебе была бы даже лишней, но это решаем, к сожалению, не мы… Прием костюмированный, и никуда от этого не деться.

Снежана вышла из ванной, оставив смущенного Ганина в покое. Слуги уже подлетели с полотенцами, а потом повели его обратно в гардеробную, и только там Ганин, взглянув в огромное зеркало, понял, почему она так себя повела — такое он видел разве что в Пушкинском музее, куда они ездили из института с экскурсией любоваться шедеврами античного искусства. Перед ним стоял не кто иной, как сам Аполлон Бельведерский собственной персоной — высокий, стройный, атлетически сложенный, волосы — светлее солнечного света, а глаза — синее неба…

— Но ведь это не я! — вскричал Ганин. — Я не хочу быть в таком виде! Верните мне мою внешность! — И топнул ногой.

— Ну что вы, ну что вы, милорд, как же можно вам в другом виде явиться к ее отцу?! Иначе нельзя, мрр, а то — в морду, в морду дадут, как пить дать — и нам тоже, заодно!

— Вор-р-роненку на Олимпе не место, милорд, — подхватил клювоносый. — Там только соколы да орлы, орлы да соколы!

Ганин замолчал и позволил себя одеть. Он уже понял, с кем имеет дело, и в его голове созревал рискованный, но вполне исполнимый план. «Ну что ж, Снежаночка ты моя ненаглядная, мы еще с тобой пободаемся, дорогуша, пободаемся, — подумал про себя Ганин. — Все-то ты придумала хорошо, вот только одно упустила… Говоришь, судьба ты моя, а все ж таки есть еще одна лазейка, и уж ею я непременно воспользуюсь».

— Карета подана, милорд! — раздался громоподобный бас, напоминающий скорее рык хищного зверя, чем голос человека, и в проеме двери показался двухметровый здоровяк с развитой челюстью, пудовыми кулаками, покатым лбом и приплюснутым носом, также одетый в бархатный старинный костюм. — Ее высочество ожидает вас! — И он отвесил немного неуклюжий поклон.

Ганин выдохнул и поплелся вслед за великаном.

У ворот поместья уже стояла позолоченная карета, запряженная шестеркой вороных. Здоровяк с удивительной для его телосложения грациозностью запрыгнул на козлы, а Тимофей и клювоносый — на задники кареты, предварительно открыв дверцу Ганину. В карете уже сидела Снежана и усиленно работала веером из белоснежных перьев.

— Трогай! — резко крикнула она, и здоровяк щелкнул вожжами. Кони поскакали.

— Не понимаю, Снежаночка, а почему мы едем на прием утром? — спросил Ганин. — Мы ведь с тобой еще даже не обедали. Обычно приемы бывают вечером…

Снежана смерила его по-королевски величественным взглядом, о чем-то подумала, а потом сказала:

— Мой отец настолько могуществен, что может в любой момент сделать ночь — днем, а день — ночью. Да и вообще — какое это имеет значение? Ты задаешь слишком много вопросов, дорогой, и мне это не нравится. Бери пример с Тимофея — он делает то, что ему говорят. Запомни: если Я что-то говорю, значит, это имеет смысл и твое «почему» здесь совершенно неуместно.

— Но ведь он — слуга, а я… Кстати, а кто я — для тебя? — вдруг спросил Ганин, не отводя взгляда от ее лица.

Снежана прищурила глаз.

— Ты — Мой Художник, а я — твоя Муза. Согласись, что, когда говорит Муза, Художник умолкает и трудится без вопросов до тех пор, пока работа не будет закончена, а потом принимается за новую — и так далее.

— Значит, все-таки слуга, даже, я бы сказал, раб… — Лицо Ганина исказила кислая, как от оскомины, гримаса.

— Все мы чьи-то рабы, — пожав обнаженными плечами, философски заметила Снежана. — Думаешь, там, — она указала пальцем на небо, — не рабы? Все рабы всех: ты — мой, я — его, он — еще кого-то… Когда ты понимаешь это, жить становится легче как-то, спокойнее… Советую тебе принять такой образ мыслей, и тогда тебе будет хорошо со мной. Нам предстоит еще очень долгое и плодотворное сотрудничество, — она широко улыбнулась и игриво щелкнула Ганина по носу.

Ганин замолчал. Говорить больше не хотелось.

— Эй, Леша, Леш… Ну не дуйся! Скоро ты привыкнешь и поймешь, что лучшей жизни у тебя никогда не было и не будет!

Но Ганин уже отвернулся и смотрел в окно. Его захватила другая мысль — посмотреть, как карета пересечет ту полосу тумана, до которой ему не удалось добраться на лошади утром. И действительно, ожидания Ганина оказались не напрасны — туман стремительно приближался, и вот уже карета «нырнула» в самую гущу. Вокруг ничего не было видно, кроме белесой ваты. Ощущение — будто влетаешь на самолете в кучевые облака…

— Интересно, а почему я не мог приблизиться к этому туману? И куда он ведет нас?

— Ничего интересного, — тут же ответила Снежана. — Я просто посадила тебя на поводок, так что куда бы ты ни пошел, все равно вернулся бы к своей конуре. А за туманом все равно ничего нет. Даже если бы ты вошел в него, ты бы никуда не пришел.