Филлис Джеймс - Черная башня

— Да, ужасно вышло. Конечно, с медицинской точки зрения это ничего не изменило бы, но такого просто не должно было произойти, кому-нибудь из нас следовало бы заглянуть… Вам понадобится третье одеяло? Если нет, я его заберу. Это одно из наших, тойнтонских.

— Двух вполне хватит. А как именно это произошло?

— С отцом Бэддли? Он умер от идиопатического миокардита.

— Нет, я имею в виду, как вышло все это недоразумение?

— Когда преподобный приехал из больницы, я привезла ему на ленч холодного цыпленка, а потом устроила так, чтобы он поспал днем. Потом Дот напоила его чаем и помогла умыться. Переодела его в пижаму, но он настоял на том, чтобы надеть сверху облачение. Примерно в половине седьмого я поджарила для него яичницу, прямо здесь, на кухне. Он все твердил, что хочет провести вечер тихо и чтобы никто его не тревожил — кроме, само собой, Грейс Уиллисон. Я же сказала, что кто-нибудь заедет часиков в десять, и его это, кажется, успокоило. Он пообещал, если что, постучать по стене кочергой. Потом я зашла в соседний коттедж и предупредила Миллисенту, чтобы она слушала, не постучит ли отец Бэддли. Она также вызвалась заглянуть к нему перед сном. Во всяком случае, я так ее поняла. А она, судя по всему, решила, что приеду либо я, либо Эрик. Как я уже говорила, такого не должно было произойти. Страшно себя корю. Эрик ни в чем не виноват. Как ухаживающая за отцом Бэддли медсестра, я обязана была позаботиться, чтобы его еще раз профессионально осмотрели перед сном.

— Эти упорные повторения, что он хочет остаться один… — промолвил Дэлглиш. — У вас не сложилось впечатления, будто Майкл кого-то ждал?

— Ну кого он мог ждать, кроме бедняжки Грейс? Мне кажется, просто в больнице он постоянно был на людях и теперь хотел посидеть в тишине и покое.

— А вы все той ночью находились в Тойнтон-Грэйнж?

— Все, кроме Генри, который еще не вернулся из Лондона. А где еще нам было находиться?

— Кто распаковывал его саквояж?

— Я. Преподобного увезла в больницу «скорая помощь», так что с ним было совсем мало вещей. Только то, что мы нашли у кровати и успели сложить.

— Библия, молитвенники дневник?

Хелен на мгновение подняла на Адама глаза. Лицо ее оставалось бесстрастным. Снова потупившись, она продолжила заправлять одеяло в пододеяльник.

— Да.

— Что вы с ними сделали?

— Оставила на столике в изголовье кровати. Должно быть, он сам их потом куда-то переложил.

Выходит, отец Бэддли возил с собой дневник в больницу. А значит, записи велись до последнего времени. И если Энсти не солгал, что на следующее утро дневника уже не было, значит, тетрадь забрали в течение этих двенадцати часов.

Дэлглиш задумался, как сформулировать следующий вопрос, не возбуждая подозрений. Стараясь, чтобы голос звучал небрежно, он заметил:

— Возможно, при жизни за ним ухаживали не слишком рьяно, зато после смерти позаботились. Сперва кремация, а потом похороны. Не слишком ли добросовестно?

К удивлению Адама, Хелен вдруг взорвалась, точно разделяя его вполне оправданное возмущение:

— Ну разумеется! Смешно и нелепо! И это все Миллисента виновата. Заявила Уилфреду, будто Майкл часто выражал желание, чтобы его кремировали. Ума не приложу почему. Хотя они с Майклом и были соседями, но не слишком-то вмешивались в дела друг друга. И все же она сказала именно так. А Уилфред был уверен, что Майкл хотел, чтобы его погребли по всем каноническим правилам — вот бедняга и получил сразу все. А остальным только куча лишних забот и расходов. Да еще и доктору Маккейту из Уорхэма пришлось подписывать свидетельство о смерти вместе с Эриком. И вся эта суета из-за того, что Уилфреда, видите ли, совесть замучила.

— В самом деле? Из-за чего?

— Да из-за сущих пустяков. У меня сложилось такое впечатление, будто ему казалось, что Майкла последнее время совсем забросили. Обычные угрызения оставшихся в живых после смерти близкого человека. Эта подушка вас устроит? По-моему, комковатая, а, судя по вашему виду, вам нужно как следует выспаться. Если понадобится что-нибудь еще, обязательно обращайтесь в Грэйнж. Молоко привозят к воротам. Я заказала для вас пинту ежедневно. Если вам слишком много, мы найдем, куда деть излишки. Ну вот, теперь у вас все, что нужно?

Дэлглиш покорно кивнул, чувствуя себя ребенком перед строгой нянькой. Проворство и уверенность сестры Рейнер, ее сосредоточенность на каждом занятии, даже ободряющая улыбка, которой она одарила коммандера на прощание, — все это вновь низводило его до статуса пациента. Когда она выкатила велосипед обратно на дорожку и уселась в седло, Дэлглиш не мог отделаться от ощущения, будто к нему только что наведывалась приходящая медсестра. Однако он все больше и больше начинал уважать Хелен. Она не возмущалась его расспросами и проявила удивительную откровенность. Интересно — почему?

Стояло теплое туманное утро, над головой клубились низкие тучи. Когда Дэлглиш начал взбираться вверх по тропе, что вела на утес, о землю ударили первые крупные и редкие капли дождя. Внизу тяжеловесно покачивалось молочно-голубое матовое море, вздымающиеся волны были испещрены рябью дождя и переменчивыми узорами пены. Пахло осенью — словно где-то вдали, так что сюда не долетало ни единой струйки дыма, жгли палые листья. Узкая тропинка вела все выше, огибая край утеса, то подходя совсем близко к обрыву и на краткий миг создавая иллюзию головокружительной опасности, то убегая в глубь суши меж бронзовых, поломанных ветром папоротников и низких кустов ежевики, гроздья красных и черных ягод которой казались плотнее и мельче, чем сочные кисти на живых изгородях дальше от берега. Мыс то и дело пересекали невысокие каменные стенки, здесь и там виднелись обломки известняка. Часть из них торчали из земли, точно могильные плиты на старом, пришедшем в запустение кладбище.

Дэлглиш шагал осторожно. Это была его первая долгая прогулка после болезни, да и прежде, в силу профессии, вылазки на природу относились для него к разряду редких удовольствий. Пока он еще двигался с некоторой неуверенностью, свойственной первым шагам выздоравливающего — когда тело понемногу начинает припоминать былые радости, но не остро и живо, а лишь тихо приветствуя знакомые ощущения. Металлические, чуть грубоватые трели чеканов, хлопочущих в зарослях ежевики; одинокая черноголовая чайка, недвижно сидящая на выступе скалы, точно носовая фигура корабля; кустики критмума — торчащие зонтики нежно окрашены лиловым; желтые одуванчики — яркие пятнышки на тусклой осенней траве.

Минут через десять тропа плавно пошла под откос. Скоро ее пересекла узкая лощинка, сбегавшая с вершины утеса в глубь побережья. Ярдах в шести от моря лощинка расширилась, превратившись в отлогую лужайку, поросшую зеленым дерном и мхом. Дэлглиш остановился. Ему ведь описывали это место. Должно быть, именно здесь любил сидеть Виктор Холройд; отсюда он и кинулся навстречу смерти. На миг Адам подосадовал, что полянка так некстати оказалась у него на пути. Мысли о жестокой гибели шли вразрез с его нынешним приподнятым настроением. Однако он понимал, в чем состоит притягательность этого уголка. Укромная, защищенная от ветра ложбинка давала ощущение уединенности и покоя — покоя, довольно опасного для человека, прикованного к инвалидной коляске, для человека, которого лишь тормоза удерживают на грани жизни и смерти. Впрочем, возможно, это придавало лужайке особую прелесть. Вероятно, лишь здесь, вознесясь над морем на ковре яркого мха, Виктор Холройд, отчаявшийся и обездвиженный, мог получить иллюзию свободы, иллюзию того, что он сам властен над своей судьбой. Возможно, Холройд изначально собирался совершить отсюда прыжок к освобождению, месяц за месяцем настаивая, чтобы его привезли к избранному месту, тянул время, дабы никто в Тойнтон-Грэйнж не заподозрил его подлинных намерений. Дэлглиш инстинктивно принялся осматривать землю. Со дня смерти Виктора Холройда прошло более трех недель, однако коммандеру показалось, будто он и сейчас различает слабые выемки в сыром дерне там, где покоились колеса инвалидного кресла, и менее четкие отметины от примявших короткую траву тяжелых полицейских башмаков.