Александр Дюма - Записки полицейского (сборник)

Этот чудесный ребенок почти не выпускал руку дамы, и туман, казалось, застилал его невинный взор, когда он полуудивленно-полуиспуганно всматривался в бушующие морские волны. Обособленность этих двух беззащитных существ вызвала во мне странное чувство. Быть может, участие это происходило от моего собственного одиночества. Не знаю и не пытаюсь установить истинную его причину, меня занимает только предмет, пробудивший это состояние.

Казалось, молодая женщина лишилась своего прежнего прекрасного положения. Ее скромная и не соответствующая времени года одежда подчеркивала хрупкость ее телосложения, белизну рук и особенную грациозность всего ее облика. С первого взгляда на это очаровательное лицо становилось понятно, что хватило бы не много счастья, чтобы возвратить ему первоначальный вид.

Мое искреннее внимание к незнакомке вскоре было отвлечено появлением в поле зрения мужчины крепкого телосложения. На вид ему было лет сорок. Одетый изысканно, по последней моде, в совершенно новом платье, в лакированных сапогах, в шляпе самого лучшего бархата, в атласном разноцветном галстуке, с цепочкой, часами, лорнетом – одним словом, экипированный всеми атрибутами модника, он казался завзятым щеголем.

Лицо этого человека, – потому что одежда его, как поймет каждый, уже сделалась для меня предметом второстепенным, – так вот, лицо этого человека было мертвенно-бледным, и эта зловещая белизна местами переходила в синевато-красноватые пятна, ясно свидетельствовавшие о том, какой чрезмерной невоздержанности хозяина они обязаны своим появлением.

Мое отвращение к наружности этого странного господина еще более усилилось, когда я взглянул на его грязные пальцы, украшенные дорогими перстнями вычурной формы. Внимательно изучив этого незнакомца, я совершенно уверился в том, что где то уже встречал его, и это наблюдение подтвердилось, когда наши взгляды впервые встретились, потому что сразу же после этого он заметно изменился в лице и удалился с набережной.

На другой день я обратил внимание, что наш новый денди непонятно по какой причине, но находится в приятельских отношениях с миловидной вдовушкой или по меньшей мере имеет честь быть с ней знакомым, потому что при всякой встрече, случайной или невольной, незнакомец с нарочитой вежливостью раскланивался с печальной дамой, на что молодая вдова, в свою очередь, отвечала легким наклоном головы, причем яркий румянец внезапно заливал ее щеки.

Эти поклоны и перемены в лице оставались для меня загадкой: они могли выражать удовольствие так же, как и негодование и даже презрение.

Я не мог прийти ни к какому выводу – так сложно было найти объяснение переменам в поведении молодой вдовы.

Однако же наконец мне представился случай разрешить загадку. Кроме этой дамы и меня, на пирсе не было почти никого, и я предложил ее сыну свою подзорную трубу, в которую он смотрел на море, как вдруг наш завзятый щеголь появился на пристани.

Едва завидев нас, он тотчас повернул в нашу сторону и поспешно направился ко вдове, которая в эту минуту находилась на довольно большом от меня расстоянии и почти не обращала внимание на то, что происходило вокруг. Из-за этой рассеянности произошло следующее небольшое происшествие: прежде чем дама заметила этого щеголя и поняла его желание, последний уже успел схватить ее руку и припасть к ней устами. Прикосновение этого дерзкого наглеца заставило ее вздрогнуть и порывисто отдернуть руку. Тотчас после этого, окинув джентльмена презрительным взглядом, молодая вдова поспешно отошла в сторону.

В то время как незнакомец, удивленный и вместе с тем раздосадованный холодным приемом, которого, без сомнения, совершенно не ожидал, пытался смягчить впечатление, вызванное явным негодованием молодой дамы, взор его встретился с моим. В моих глазах, вероятно, читались возмущение и гнев, потому что он тотчас отвернулся и удалился, бормоча что то невнятное. Вдова подозвала к себе сына, поклонилась мне и сошла с пирса.

Я направился вслед за незнакомцем и, поравнявшись с ним, проговорил так, чтобы он мог слышать мои слова:

– Женщины так же своенравны, как ветер, и так же непостоянны, как волны, не правда ли, любезный? И прелестная вдовушка, кажется, сегодня не совсем в добром расположении духа.

– Вы правы, господин Уот… – с грубым смехом ответил денди. Потом, спохватившись, что ему не следовало произносить мою фамилию, тут же поправился: – Однако, извините, с кем я имею честь говорить?

– С господином Уотерсом, – ответил я, – и сделайте одолжение, милостивый государь, не прикидывайтесь, будто бы вы не знаете, как меня зовут. Насчет вашего имени я не столь уверен, но если в эту минуту я и не до конца убежден, с кем говорю, если и не узнаю эту роскошную одежду и изобилие всевозможных украшений, то все таки припоминаю лицо, которое уже точно где то видел.

– Очень может быть, что вы действительно когда нибудь видели меня, господин Уотерс, и что я все таки несколько знаком с вами, – напыщенно проговорил фанфарон. – Я адвокат, часто защищаю интересы невиновных в суде Олд-Бейли и уже не единожды видел вас в залах судейской палаты, или, лучше сказать, в приемной зале. В ту пору вы не казались таким джентльменом, как теперь. Нет, вашим единственным украшением тогда был полицейский значок на воротнике камзола.

Я имел глупость показать, что обижен оскорблениями этого негодяя.

– Ну, полно вам, не сердитесь, – продолжал он с весьма довольным видом, – я вовсе не желал вас огорчать и не хочу никаких распрей. Напротив, я не желал бы видеть вас среди своих врагов. Ну, полно вам, пойдемте выпьем вместе рюмочку-другую хересу.

Я колебался, раздумывая, стоит ли принять это приглашение, и, чтобы дать хоть какое то объяснение своей нерешительности, со смехом произнес:

– Вы сказали, что вы адвокат, но не назвали вашего имени, сударь. Могу ли я спросить, с кем имею честь беседовать?

– С господином Гейтсом, Уильямом Гейтсом, бывшим адвокатом…

– Гейтс, Гейтс? Надеюсь, что вы не тот господин Гейтс, который занимался делами Брайта?

– Как же, как же, тот самый! Позвольте же сказать, господин Уотерс, что замечания судьи по этому делу и комментарии, возникшие впоследствии, совершенно непозволительны. Мои друзья, знакомые – одним словом, все, кто знал об этом гнусном деле до самых ничтожных мелочей, советовали мне подать жалобу в палату, но я этим предложением пренебрег, быть может, не совсем дальновидно, но уж что сделано, то сделано.

– Не жалейте ни о чем, господин Гейтс, поверьте мне.

– Я очень хорошо вижу насмешку, или, лучше сказать, едкую иронию в ваших словах, любезный господин Уотерс, но, если правду сказать, знайте, что я все так же хорошо обстряпываю свои дела, как во времена членства в коллегии. Ныне я занимаюсь делами господина Престона, вы меня поняли, я надеюсь?