Найо Марш - Убитая в овечьей шерсти

— В жизни не слышала такой несусветной чепухи! — Урсула энергично запротестовала. — Весь этот вздор о королеве-матери! Сделай милость, заткнись, дорогой!

— Но это так, — упорствовал Фабиан. — Вместо того, чтобы посмеяться над каким-нибудь молодым человеком или повздыхать о кинозвезде, или внезапно перейти в католичество, что вполне нормально для молодой девушки, ты попрала все эти здоровые импульсы и сублимировала их в слепую привязанность к Флосси.

— Ну, заткнись же, в самом деле! Уже сто раз об этом говорили!

— Ничего страшного, конечно, если бы это само прошло, но это превратилось в идею фикс.

— Она была так добра ко мне! Я всем обязана ей. Я была просто благодарна. И я любила ее. Надо было быть чудовищем, чтобы не любить ее. При чем тут твои «идеи фикс»!

— Поверите ли вы, — сердито обратился Фабиан к Аллейну, — что эта глупая девушка, хотя и утверждает, что любит меня, не вышла бы за меня замуж не потому, что я неудачная партия (я это признаю), нет, просто потому, что покойная Флосси вытянула из нее соответствующее обещание?

— Я обещала ждать два года и намерена сдержать свое слово.

— Ну вот! — почти крикнул Фабиан. — Обещание по принуждению. Вообразите такую беседу. Вся эта эмоциональная фанаберия, которую она примеряла на мне, и наконец: «Дорогая Урсулочка, если бы у меня было свое дитя, я бы не могла любить его больше, чем тебя. Бедная старая Флузи лучше знает…» — Фаф! — фыркнул Фабиан. — Волей-неволей дурно становится.

— Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил «фаф» в реальной жизни, — заметила Урсула. — Разве что Гамлет.

— Он сказал «паф!» — мягко поправил Аллейн.

— Короче, все пошло своим чередом, — сказал Фабиан после паузы, — Урси уехала на другой день после моей сцены с Флосси. Ей позвонили из Красного Креста и спросили, сможет ли она отдежурить положенные шестьдесят часов в госпитале. Я всегда считал, что это Флосси подстроила. Урсула написала мне из госпиталя, и тогда я впервые узнал об этом взбесившем меня обещании. И, между прочим, Флосси не сказала мне ни слова об испытательном сроке в два года. Сначала она потребовала от Урси обещание, что та вообще откажется от меня. Если бы не вмешался дядя, я думаю, так бы и случилось.

— Вы доверились ему? — спросил Аллейн.

— Он понял все сам. Он был крайне восприимчив. Мне казалось, — сказал Фабиан, — что он напоминает некий инструмент, который тонким эхом отзывается на грубые звуки, источаемые окружающими. Возможно, тому способствовало его слабое здоровье. Он всегда был очень тихим. Человек мог вообще забыть о его присутствии, а потом обернуться, встретить его взгляд и понять, что он следил за происходящим все время: иногда критично, иногда сочувственно. Это неважно. Он был хорошим товарищем. Так и в этом деле. Очевидно, он чувствовал с самого начала, что я влюблен в Урси. Он как-то днем пригласил меня к себе и спросил напрямик: «Дошло ли до решающей точки все, что происходит между тобой и этой девочкой?» Ты знаешь, он любил тебя, Урси. Однажды он сказал, что Флосси затмевает его и потому он не надеется, что ты его когда-нибудь заметишь.

— Он мне очень нравился, — сказала Урсула, защищаясь. — Он просто был такой тихий, что его трудно было заметить.

— Я рассказал ему всю историю. В тот день он чувствовал себя плохо. Он дышал с трудом, и я боялся его утомить, но он заставил меня продолжать. Когда я закончил, он спросил меня, что мы собираемся делать, если доктор признает меня больным. Я сказал, что не знаю, но это уже не играет роли, потому что Флосси против, и я опасаюсь ее влияния на Урсулу. Он сказал, что нужно бороться. Мне показалось, что он хочет поговорить с Флосси. Я предполагаю, что именно благодаря его вмешательству смертный приговор был заменен двумя годами, хотя, возможно, сыграла роль ее ссора с Дугласом. Ведь после этого ты уже не был прежним любимцем, правда, Дуглас?

— Похоже, что так, — печально согласился Дуглас.

— Возможно и то, и другое, — продолжал Фабиан. — Но мне кажется, дядя Артур говорил с ней. Когда я уходил, он сказал со своим хриплым смешком: «Только сильный человек может быть слабым супругом. Я решительно потерпел фиаско в этой роли». Я полагаю, ты знаешь, что он имел в виду, правда, Терри?

— Я? — произнесла Теренция. — Почему ты обращаешься ко мне?

— Потому что, в отличие от Урси, ты не была ослеплена великолепием Флосси. Ты могла видеть ситуацию объективно.

— Не думаю, — сказала она, но так тихо, что, возможно, только Аллейн расслышал ее слова.

— И, должно быть, он привязался к тебе, потому что, когда заболел серьезно, он хотел видеть именно тебя.

Словно бы оправдывая Терри, Дуглас сказал:

— Я просто не знаю, что бы мы делали без Терри все это время. Она чудо из чудес.

— Я знаю, — промолвил Фабиан, все еще глядя на нее. — Видишь ли, Терри, я часто думал, что ты одна способна взглянуть на все с высоты птичьего полета.

— Я не родственница, — произнесла Теренция, — если ты это имеешь в виду. Я посторонняя, меня наняли за плату.

— Может быть, и поэтому. Я хотел сказать, что ты свободна от эмоциональных осложнений. — Он сделал паузу, затем спросил: — Или я не прав?

— Почему? Я не понимаю, чего ты добиваешься.

— Это не по нашей части, правда, Терри? — вмешался Дуглас, спеша заключить союз. — Когда дело касается посмертных подробностей, и всей этой путаницы, и догадок, кто был о ком какого мнения, мы как-то выпадаем из общей картины, не так ли?

— Хорошо, — откликнулся Фабиан — предоставим решать знатокам. Что вы скажете на это, мистер Аллейн? Может быть, мы просто теряем время? Добавляют ли наши воспоминания что-то к полицейским протоколам? Помогают ли они вам, хоть в слабой степени, искать дорогу к правильному решению?

— Безусловно, — ответил Аллейн. — Ведь этого нет ни в одном из имеющихся протоколов.

— А как вы ответите на мой третий вопрос? — настойчиво спросил Фабиан.

— Никак, — резко сказал Аллейн. — Но я очень надеюсь, что вы продолжите обсуждение.

— Итак, Терри, — проговорил Фабиан, — теперь слово за тобой.

— Слово о чем?

— Продолжай начатую тему. Скажи, в чем мы правы и в чем ошибаемся. Нарисуй нам, без предвзятостей, свой портрет Флосси Рубрик.

Фабиан снова посмотрел на портрет.

— Ты сказала, что это слепое изображение похоже на нее. Почему?

Не глядя на портрет, мисс Линн ответила:

— Здесь у нее глупое лицо. По-моему, это именно то, чем она являлась в действительности. Глупой женщиной.

Аллейна поражало в Теренции ее самообладание. Он был совершенно уверен, что, более чем все остальные, она не одобряла эти бесконечные дискуссии и внутренне сопротивлялась им. Но она отвечала на все его вопросы очень собранно. В отличие от окружающих она не склонна была к бесконечным исповедям, и чувство облегчения, которое они испытывали, выговорившись, было, судя по всему, абсолютно чуждо мисс Линн. Аллейн не желал сводить все к банальному полицейскому допросу. Он стремился сохранить позицию свободного наблюдателя. Теренция Линн ожидала четких вопросов, но, тем не менее, ее личный вклад оказался неожиданно весомым.