Джон Карр - Клетка для простака. Тот, кто шепчет

У меня уже возникло такое предчувствие, и я очень беспокоилась. Я знала, что Мария наплетет с три короба всяких ужасов. Что я должна была делать? Если бы я сказала правду, а именно что на корте вообще не было никаких следов, пока я сама их не оставила, они бы мне просто не поверили. Ты сам не поверил. Но если бы я сказала, что настоящий убийца был обут в мои туфли, они не могли бы обвинить тебя. Ты так же не мог бы надеть мои туфли, как человек с Луны. Это все.

Голос Бренды стал еще жестче и сдержаннее:

– Мне жаль, если моя версия представляется тебе такой глупой. Мне жаль, если она не устраивает твой юридический ум. Возможно, я не дала себе времени «взвесить все факторы». Если бы ты видел лицо Ника и слышал, что он говорил, то, возможно, поступил бы так же. После того, что ты для меня сделал, я чувствовала, что умру, если не отведу от тебя обвинение. Когда ты сюда пришел, я думала, ты поймешь. Возможно, я даже ждала слов благодарности. Ты же только и делаешь, что выискиваешь огрехи, и держишься так, будто я тебя предала. Ты не был так щепетилен, когда говорил о фальсификации улик. Отлично. Можешь делать и говорить все, что угодно; но это мои показания, и я буду их придерживаться.

Затянувшееся молчание становилось невыносимым. Бренда надела туфли на высоком каблуке; когда она шла через комнату к окну, Хью слышал, как они царапают натертый пол.

– Извини, Бренда. Я не понял.

– Не важно. Это не имеет значения.

– Конечно же имеет. Кстати, если девушка так влюблена, что ничего не видит перед собой…

– К чему беспокоиться?

Оставалось только одно, и он это сделал. В смятении чувств она стояла, прижавшись к нему, обвив его шею руками, когда заскрипели тормоза полицейских машин, забивших подъездную дорогу; сумерки наполнились громкими голосами, в саду замелькали неясные очертания.

– Возьми себя в руки, – сказал Хью. – Полиция уже здесь. Это наша версия, и мы будем держаться ее.

– Свет зажечь?

– Пожалуй, да.

Бренда поспешно подошла к выключателю и нажала на него. Настенные канделябры с пергаментными экранами озарили бледно-зеленые стены длинной комнаты. Они осветили изысканное старинное серебро, рояль и стоявшую на нем вазу с белыми гвоздиками, глубокие, обитые белым шелком кресла. Осветили они и растрепанного молодого человека без пиджака, и Бренду в коричневой юбке и джемпере, влюбленно ему улыбавшуюся. В это же самое мгновение – словно под действием того же выключателя – в конце сада вспыхнуло белое сияние. Кто-то включил прожектора на деревьях над теннисным кортом. Они образовали дымные нимбы над кронами деревьев и, словно в театре, высветили каждый лист, сияя в просветах между тополями. И через эту ярко освещенную сцену двигались человеческие фигуры. Их было шесть, почти каждый нес футляр с фотоаппаратом. Но внешность одного из вновь прибывших – невероятно крупного и дородного мужчины в черном плаще размером с палатку, в шляпе с загнутыми полями, плотно сидящей на копне седоватых волос, – была столь ошеломительной, что Хью тут же показал на него Бренде.

– Взгляни-ка, – хмуро сказал он.

– Ну? Что в нем такого? Кто это?

– Последний, кого я хотел бы здесь видеть, – ответил Хью. – Это Гидеон Фелл.

Словно услышав свое имя, доктор Фелл развернулся, как старинный галлон, и, моргая, посмотрел в сторону ярко освещенного дома. Они увидели очки на широкой черной ленте, необъятное красное лицо, сияющее, как у Санта-Клауса, и бандитские усы. С выражением искренней доброжелательности и рассеянности он вошел в сад, двигаясь в направлении ближайшего дерева, на которое и наткнулся бы, если бы констебль в форме не взял его за руку и не вывел на подъездную дорогу. Доктор Фелл вежливо приподнял шляпу – то ли перед констеблем, то ли перед фигурами в окне, это было неясно – и позволил констеблю оказать ему подобное одолжение.

Бренда нервно хихикнула:

– Он не выглядит таким уж опасным. У него дружелюбный вид.

– Да. Многие убийцы были того же мнения.

Молчание.

– Что ты хочешь этим сказать, Хью?

– Только то, что грядет генеральное сражение. И не с кем-нибудь, а именно с этим типом…

– Он проницательнее того, другого?

– Нет, но у него более богатое воображение. Он большой друг Хедли и гроза тех, кто затевает темные дела. Его конек как раз такие дела, как это. Скрести пальцы и моли Бога, чтобы он не связал слишком глубокие отпечатки следов с корзиной для пикников, набитой фарфором. Бренда, нам необходимо найти слабое место.

– Какое слабое место?

– Добрый вечер, сэр, – прозвучал из окна голос, от которого они подскочили. – («Придется прерваться», – решил Хью.) – Мое имя Гейтс, инспектор Гейтс, – продолжал вновь прибывший. – Я ищу доктора Янга и суперинтендента Хедли.

– Они внизу, на теннисном корте. Там, где вы видите свет прожекторов.

– Ах, хорошо, – любезно поблагодарил инспектор Гейтс. – А как ваше имя, сэр?

Хью назвал свое имя, затем представил Бренду.

– Понимаю, – прибавил вновь прибывший. – Значит, вы мистер Роуленд? Возможно, мы вскорости захотим встретиться с вами обоими. Не уходите.

Он кивнул и удалился, но зловещая атмосфера осталась.

– Бр-р-р, – вырвалось у Бренды.

– Да, начинается.

– Тебе не кажется, что он мог нас услышать?

– Нет, конечно нет. Не надо видеть привидения всякий раз, как заскрипит мебель. Они такие же люди, как и мы. Но нам необходимо найти в нашей истории слабое место и подправить его. – И он рассказал ей о подслушанном разговоре. – Хедли заявил, что ты все рассказала здраво и начистоту. За исключением одного пункта, который ты, вероятно, разъяснишь позже. Какого пункта? Где ты поскользнулась? В чем это слабое место?

– Ума не приложу.

Хью ненадолго задумался.

– Подожди-ка, – пробормотал он. – Вторая пара туфель, которую ты носила, была не слишком чистой, а? Твой рассказ о том, что весь день на тебе были одни и те же туфли. Но вспомни: ты играла в теннис на очень пыльном корте. Вторая пара, случайно, не была слишком чистой?

– Нет, с этим все в порядке. Я по меньшей мере два раза играла в теннис в этих туфлях, и с тех пор их не чистили.

– Между этими туфлями есть какая-нибудь разница? Кто-нибудь, например Китти, мог бы сказать, что в шесть часов на тебе были одни туфли, а в восемь – другие?

– Нет. Они совершенно одинаковые. А почему ты вспомнил Китти?

Если бы его ногти были длиннее, он бы принялся их грызть.

– Потому что я не понимаю, отчего Китти, абсолютно ничего не зная, решила, что ты говорила не правду. Она пришла ко мне на корт и заявила, что твой рассказ полная чушь. В конце концов, он более чем здрав. Чем больше я об этом думаю, тем более здравым он мне кажется. Почему она так сказала?