Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)

После полудня Скюдери должна была ехать к герцогине де Монтансье – таким образом, посещение Кардильяка пришлось отложить до следующего утра. Страшное беспокойство тяготило все это время ее душу. Образ молодого человека постоянно возникал перед ее глазами, и какое-то смутное воспоминание подсказывало ей, что она уже видела эти черты. Ночью она несколько раз с испугом просыпалась под гнетом неотвязной мысли, что она слишком легкомысленно поступила, отказав в помощи несчастному, взывавшему к ней о спасении, и ей все казалось, что самой судьбой ей было уготовано предупредить беду и открыть ужасное преступление. Едва занялось утро, она быстро встала, оделась и, захватив с собой ящичек, немедленно отправилась к Кардильяку.

Приехав на Никезскую улицу, где жил Кардильяк, Скюдери увидела громадные толпы народа, бежавшие со всех сторон к дому ювелира. Слышались крики, брань, шум. Полиция с трудом сдерживала любопытных, старавшихся проникнуть в дом. Угрожающие восклицания: «Смерть! Смерть убийце! На куски его!» – слышались в волнующейся толпе. Наконец показался Дегрэ с отрядом стражи, перед которым толпа немедленно расступилась. Двери дома отворились, и из них жандармы почти вынесли на руках бледного, скованного по рукам и ногам молодого человека, которого толпа встретила взрывом грозных проклятий и ругательств. В ту же минуту чей-то отчаянный пронзительный вопль долетел до слуха перепуганной и подавленной каким-то дурным предчувствием Скюдери.

– Вперед! Скорее вперед! – крикнула она вне себя кучеру, который сумел наконец проехать, никого не задев, сквозь несметную толпу и остановился рядом с самыми дверьми дома Кардильяка.

Скюдери увидела Дегрэ и перед ним на коленях хорошенькую девушку с рассыпавшимися по плечам волосами, полуодетую, с печатью отчаяния на лице. Обнимая его колени, она кричала пронзительным голосом:

– Он не виновен! Не виновен!

Напрасно Дегрэ и его люди старались поднять ее с земли. Наконец, высокий, сильный жандарм, схватив несчастную огромной рукой, оторвал ее от Дегрэ и с такой силой толкнул в сторону, что она без чувств упала на каменную мостовую. Тут Скюдери не могла уже более выдержать.

– Ради самого Создателя, что случилось? – воскликнула она и, отворив сильным движением руки дверцу кареты, выпрыгнула на улицу.

Толпа с уважением расступилась перед ней, между тем как две каких-то сострадательных женщины, подняв несчастную девушку, усадили ее на ступеньки крыльца и, стараясь привести в чувство, стали тереть ей лоб и виски спиртом. Скюдери, приблизившись к Дегрэ, повторила свой вопрос.

– Ужасное происшествие! – ответил Дегрэ. – Сегодня утром Кардильяка нашли убитым. Он умер от удара кинжалом. Убийца – его собственный подмастерье Оливье Брюссон, и мы сейчас ведем его в тюрьму.

– А девушка! Кто она? – спросила Скюдери.

– Это Мадлен, дочь Кардильяка. Злодей был ее любовником. Вон она и плачет, уверяя, что Оливье не виновен, но ей наверняка что-нибудь известно, а потому я и ее отправлю в тюрьму.

Сказав это, Дегрэ бросил на бедное дитя такой злобный, свирепый взгляд, что Скюдери невольно вздрогнула. Между тем несчастная девушка пришла в себя и слабо вздохнула, но, все еще не в состоянии пошевелить ни одним членом, лежала на крыльце. Глубоко тронутая видом этого ангела и взволнованная грубостью Дегрэ и его помощников, Скюдери не могла удержать невольных слез. Вдруг на лестнице послышался глухой шум, и вслед за этим из дверей вынесли труп Кардильяка.

– Я беру девочку к себе! – решительно сказала Скюдери. – А вы, Дегрэ, можете позаботиться об остальном.

Тихий ропот одобрения послышался в толпе. Женщины подняли бедную девочку, сотни рук с готовностью бросились им помочь, и таким образом несчастную бережно перенесли в карету. Народ расточал благословения доброй заступнице, сумевшей спасти невинное существо от рук кровожадного правосудия.

Благодаря усилиям Серона, лучшего из парижских врачей, Мадлен, долгое время пребывавшая в бесчувственном состоянии, наконец пришла в себя. Скюдери довершила старания врача, ласково уговаривая несчастную не отчаиваться, пока та, наконец, не разрешилась обильным потоком слез. Тогда ей стало немного легче, и она рассказала своей благодетельнице о том, что произошло.

Около полуночи, по словам Мадлен, ее разбудил легкий стук в дверь. Затем она услышала испуганный голос Оливье, просившего ее как можно скорее прийти в комнату отца, потому что он умирал. В страхе она выскочила из постели и открыла дверь. Оливье, бледный, растерянный, с каплями пота на лбу и свечой в руке, привел ее, шатаясь, в мастерскую, где она увидела отца, распростертого на постели в предсмертной агонии. С воплем отчаяния бросившись к нему, девушка увидела, что рубашка Кардильяка вся в крови. Оливье тихо отвел ее от умирающего, а затем стал обмывать зиявшую на левой стороне груди рану. Скоро раненый открыл глаза, перестал хрипеть и, посмотрев на Мадлен и Оливье, взял их руки и соединил вместе. Оба упали на колени перед ложем умирающего, который между тем снова заметался с громкими стонами на постели и затем, взглянув с усилием на небо, скончался, глубоко вздохнув. Молодые люди зарыдали. Оливье рассказал, что он по приказанию Кардильяка отправился с ним ночью по какому-то делу и они подверглись нападению разбойников. Кардильяк был смертельно ранен на его глазах, после чего он, с трудом взвалив тяжелое тело на плечи, принес его домой. С наступлением утра прочие жильцы дома, встревоженные услышанными ими ночью стонами и плачем, поспешили в квартиру Кардильяка и нашли обоих молодых людей, безутешно рыдавших, на коленях перед его трупом. Явилась полиция и, заподозрив в совершении преступления Оливье, увела его в тюрьму. Мадлен клялась в его невинности, приводила примеры его добродетели и любви к убитому, которого он всегда чтил и уважал как отца, рассказывала, как любил молодого человека сам Кардильяк, как готов был отдать ее за него замуж, несмотря на его бедность, руководствуясь исключительно верой в его доброе сердце и трудолюбие.

Все это Мадлен поведала Скюдери, окончив свой рассказ словами, что если бы она собственными глазами видела, как Оливье воткнул кинжал в грудь ее отца, то и тогда скорее усомнилась бы в его виновности, чем решилась бы обвинить доброго, честного Оливье в таком ужасном преступлении.

Скюдери, глубоко растроганная несчастьем Мадлен и склонная сама считать Оливье невиновным, немедленно стала собирать сведения. Прислуга, соседки – словом, все единодушно подтвердили, что Оливье всегда был честным и прилежным учеником. Никто не мог сказать против него дурного слова, но, едва речь заходила о том, кто же совершил злодеяние, все с сомнением качали головами и признавались, что тут кроется какая-то страшная тайна.