Лилиан Браун - Кот, который играл в слова

С выражением скуки и омерзения, которое подтверждали уныло висящие усы, Джим Квиллер готовил себе холостяцкий завтрак. Горячей водой прямо из-под крана он развёл чашку растворимого кофе (плохо размешанная субстанция коричневыми комками всплыла на поверхность). Отрыл пирожок в полной крошек жестянке, откуда уже попахивало плесенью. Потом расстелил бумажную салфетку на столе у окна – городское солнце, просочившееся сквозь смог, высвечивало всё убожество меблированной квартиры.

Здесь Квиллер, не чувствуя вкуса, проглотил завтрак, размышляя над своими четырьмя «без».

Он сейчас был без женщины. Ему прислали предупреждение о выселении, и он через три недели окажется без дома. Моль так рьяно пожирала его галстуки, что он очень скоро останется вообще без галстука. И если сегодня он скажет что-нибудь не то главному редактору, то очень даже просто может сделаться без работным. За сорок пять – и безработный. Не очень-то радужная перспектива.

По счастью, он хоть был не без друга. На его обеденном столе – вдоль большого словаря, груды книг в бумажных обёртках, трубочной стойки об одной-единственной трубке и жестянки с табаком – растянулся сиамский кот.

Квиллер почесал друга за ушком и сказал: – Об заклад побьюсь – тебе не разрешалось сидеть на обеденном столе, когда ты жил этажом выше. Кот по имени Коко удовлетворенно заёрзал, выставил вперед усы и сказал:

– ЙЯУ!

Он прожил с репортёром шесть месяцев, доставшись ему как часть печального наследства жильца с третьего этажа. Квиллер хорошо его кормил, толково с ним беседовал и вовлекал в игры, которые доставляли незаурядно смышленому коту удовольствие.

Каждое утро Коко захватывал один и тот же угол обеденного стола, располагаясь на нем компактным валиком, – коричневые лапы и хвост тактично подогнуты под бежевое тельце с белой грудкой. В рассеянном солнечном свете глаза Коко ослепительно голубели, а шелковистая шерстка, как и новенькая паучья сеть, затянувшая окно, переливчато и радужно поблескивала.

– Это по твоей милости комната кажется свалкой, – сообщил ему Квиллер.

Коко зажмурился и задышал чаще. При каждом вдохе и выдохе нос его менялся – казался то чёрно-бархатным, то чёрно-атласным, то снова бархатным. Квиллер вновь погрузился в глубокую думу, рассеянно почёсывая в усах ручкой чайной ложки. Настал тот самый день; который он самому себе назначил, чтобы предстать перед главным редактором и потребовать, чтобы его перевели в другой отдел. Это был рискованный шаг. «Дневной прибой» славился как прочный корабль. Перси проповедовал слаженную работу, единый дух, общую нерушимую дисциплину. Плечом к плечу, играючи, один за всех. Наши не спрашивают – почему. Тянем-потянем – вытянули! Нас, избранных, не много!

– Вот оно как, – доложил Квиллер коту. – Если я вломлюсь в кабинет Перси и решительно потребую поменять мне задание, то, вероятно, вылечу на улицу. Излюбленный его аргумент. А я не могу себе позволить стать безработным – во всяком случае сейчас, пока не подсобрал деньжонок.

Коко ловил каждое слово.

– В худшем случае я, пожалуй, могу получить работу в «Утренней зыби», но мне тошно работать на эту скучную простыню.

Глаза Коко были огромны и полны понимания.

– ЙЯУ, – мягко сказал он.

– Хотел бы я поговорить с Перси по душам, но к нему ни за что не пробиться. Он запрограммирован, как компьютер. У него очень искренняя улыбка. Крепчайшее рукопожатие. Весьма ободряющие комплименты. А вот потом, когда ты встречаешь его в лифте, он и знать тебя не знает. Ты на весь день выпал из его планов.

Коко беспокойно передвинулся.

– Он даже не похож на главного редактора. Одевается, как парень с рекламы. Перед ним себя растрепой чувствуешь. – Квиллер пощупал у себя под затылком. – Мне явно пора подстричься.

У Коко что-то булькнуло в горле, и Квиллер понял намек:

– О'кей, сыграем. Но нынче утром – только несколько конов. Надо топать на работу.

Он открыл большой энциклопедический словарь замечательной растрепанности, и они с Коко принялись за свою словесную игру. Она состояла в том, что кот запускал когти меж страницами, а Квиллер открывал тексты там, где он указывал, читая вслух словесную добычу – два жирно выделенных ключевых слова над колонками. Он читал страницу справа, если Коко пользовался правой лапой, но обычно то бывала страница слева. Из спортивного честолюбия Коко предпочитал быть левшой.

– Дизайн идилемма , – прочёл Квиллер. – Ну, эти – легкие. Засчитай мне два очка. Давай-ка попробуй ещё раз… Бидермайер[1] и Бидпай[2]. Шельмец! Ты поставил меня в тупик!

Квиллеру пришлось проглядеть оба определения, и это принесло два очка коту.

В финале счёт был 7:5 в пользу Квиллера. Потом он принял душ и приступил к одеванию, приготовив сперва завтрак для Коко – парная говядина, разогретая с капелькой консервированной грибной подливки. Кот, однако, не проявил интереса к еде. Он ходил кругами вокруг хозяина, выражая внимание призывным сиамским вытьем, цепляясь за купальное полотенце, запрыгивая в выдвижные ящики туалетного столика, как только они открывались.

– Какой же галстук мне надеть? – спросил у него Квиллер. В его гардеробе их было довольно мало – большей частью в шотландскую клетку с преобладанием красного. Они висели по всей комнате на дверных ручках и спинках стульев. – Может, мне надеть что-нибудь помрачнее, чтобы вызвать благоволение Перси? В такие дни мы все приспособленцы. Только вы, коты, и независимы по-настоящему.

Коко сощурился в знак согласия.

Квиллер дотянулся до узенькой полоски океанически-голубой шерстяной ткани, перекинутой через гнущийся ствол торшера.

Чёрт подери эту моль! – вскрикнул он. – Ещё один галстук объела!

Коко издал слабый писк, в котором прозвучало что-то вроде сочувствия, и Квиллер, ощупав обгрызенный край галстука, тем не менее решил его надеть.

– Если хочешь быть полезным, – укорил он кота, – почему не занимаешься молью и попусту тратишь время на паутину?

У Коко с самого его вселения к Квиллеру развилось любопытное отклонение от нормы. В этом старом сыром здании кишмя кишели пауки, и, как только они сплетали сети, Коко пожирал их искусную пряжу.

Квиллер упрятал обглоданный конец галстука под рубашку и сунул в карман трубку – затейливо изогнутую носогрейку. Потом, грубовато прощаясь, он взлохматил Коко голову и покинул свое жилище на Бленхейм-плейс.

Когда он наконец вошел в вестибюль «Дневного прибоя», волосы у него были подстрижены, усы слегка подровнены, а ботинки соперничали блеском со стенами черного мрамора. Он уловил в мраморе своё отражение в профиль и втянул живот: тот начинал казаться чуточку выпуклым.