Доналд Уэстлейк - Убийца лучшего друга

— Это верно?

Перкинс сердито посмотрел на них, особенно на Ливайна:

— Какая разница?

— Парнишка плачет по электрическому стулу, — сказал Ливайн с грустной иронией. — У нас есть подписанное им признание. Дело закончено. Но я испытываю к нему симпатию, и мне не хотелось бы, чтобы он ушел из жизни, не добившись того, к чему так стремился. Я подумал, не смогли бы вы дать что-нибудь о нем на второй полосе под хорошим заголовком, такое, чтобы он мог повесить на стене своей камеры?

Рикко хмыкнул и покачал головой.

— Никакой возможности, — сказал он. — Даже если я напишу большой рассказ, редакция может оставить от него лишь пару строк. Такого рода истории стоят десять центов дюжина. Люди убивают друг друга по всему Нью-Йорку двадцать четыре часа в сутки. Если это не представляет большого сексуального интереса, если это не одно из массовых убийств, вроде того случая с парнем, который подложил бомбу в самолет, то убийца в Нью-Йорке — довольно заурядное явление. И кому он нужен весной, когда танцевальный сезон в самом разгаре?

— Но у вас же есть влияние в газете, Дан, — сказал Ливайн. — Может, вы, по крайней мере, дадите телеграфное сообщение об этом случае.

— Ни шанса на миллион. Таких преступлений в Нью-Йорке каждый год сотни. Очень жаль, Эйб, хотелось бы сделать для вас что-нибудь, но ничего не получится.

Ливайн вздохнул.

— О’кей, Дан, — произнес он. — Раз вы так говорите.

— Еще раз простите. — Рикко улыбнулся Перкинсу.

Ты уж извини, парень. Вот если бы ты прирезал певичку или что-нибудь в этом роде…

Когда Рикко ушел, Ливайн мельком взглянул на Кроули, который усердно дергал себя за мочку уха и выглядел весьма озадаченным. Ливайн сел лицом к Перкинсу:

— Ну?

— Дайте мне минуту, — огрызнулся Перкинс. — Я хочу подумать.

— Я был прав, не так ли? — спросил Ливайн. — Вы хотели сгореть в пламени славы?

— Верно, верно! Эл выбрал свой путь, а я свои. Какая разница?

— Никакой разницы, — сказал Ливайн. Он устало поднялся и направился к двери. — Я отошлю вас обратно в камеру.

— Послушайте, — сказал вдруг Перкинс. — Знаете ли, я не убивал его. Понимаете, он покончил жизнь самоубийством.

Ливайн открыл дверь и направился к двум полицейским, ожидавшим в коридоре.

— Подождите! — В голосе Перкинса звучало отчаяние.

— Знаю, знаю, — сказал Ливайн. — Грубер действительно сам покончил с собой, и я предполагаю, что вы сожгли записку, которую он оставил.

— Вы меня осуждаете за это?

— Плохо твое дело, парень.

Перкинс не хотел уходить. Ливайн с невозмутимым видом наблюдал, как его уводили, затем позволил себе расслабиться. Он опустился на стул и стал задумчиво рассматривать вены на руках.

Кроули прервал молчание:

— Что все это значит, Эйб?

— Только то, что ты слышал.

— Грубер — самоубийца?

— Они оба.

— Что лее мы будем теперь делать?

— Ничего. Мы провели расследование, получили признание, произвели арест. Теперь все сделано.

— Но…

— Но черт возьми! — Ливайн свирепо посмотрел на своего коллегу. — Этот маленький обман преследовал определенные цели, Джек. Он хотел признаться в преступлении и заработать электрический стул. Он сам выбрал себе судьбу. Это был его выбор. Я не торопил его: он сам выбрал свой собственный конец. И получит то, чего хотел.

— Но послушай, Эйб…

— Не хочу ничего слушать!

— Дай мне сказать хоть слово.

Ливайн вдруг вскочил, и все, что так долго накапливалось у него внутри, вырвалось наружу: и негодование, и ярость, и разочарование.

Черт возьми! Ты этого еще не понимаешь. У тебя в запасе еще лет шесть-семь. Ты не знаешь, что — значит каждый раз, проснувшись утром в постели, лежать, вслушиваться в неровное биение своего сердца и со страхом ожидать смерти! Ты не знаешь, что значит чувствовать, как твое тело начинает умирать. Оно становится старым и умирает, и все летит к чертовой матери!

— Но что же делать с…

— Я тебе скажу, что! Они сделали выбор! Оба молодые, у них сильные тела и крепкие сердца, и годы впереди, десятки лет, а они захотели расстаться со всем этим. Они захотели отбросить все то, чего у меня уже нет. Не подумай только, что я хочу последовать их примеру. Избави Бог! Но раз они выбрали смерть, так дадим им умереть!

Тяжело дыша от напряжения, Ливайн бросал фразу за фразой в лицо Кроули. Затем вдруг наступила тишина, и он услышал прерывистый шум своего дыхания и почувствовал, как через все тело, через все мускулы и нервы пробежала дрожь. Осторожно он опустился на стул, уставившись в одну точку на стене, стараясь успокоить дыхание.

Джек Кроули что-то говорил, но это было уже далеко, и Ливайн не мог его услышать. Он прислушивался к другому к самому громкому звуку во всем мире. К рваному ритму своего сердца.